– Что ж, прощайте! – сказала она. – Вы были для меня очень приятным спутником.

Добролюбов покраснел от удовольствия. Софи сунула ему в руку двадцать рублей ассигнациями, и они расстались, словно давние друзья. Едва дверь за жандармом затворилась, Софи повернулась к Сереже. В первую минуту она безотчетно сказала ему «ты», но теперь не решалась так обратиться к взрослому, в общем-то, незнакомому мужчине.

– Я ждала, пока мы останемся одни, чтобы поговорить откровенно, – начала Софи. – Вы, должно быть, чувствуете себя таким несчастным, Сережа! То, что произошло здесь, совершенно чудовищно!

Он стоял, прислонившись к книжному шкафу, засунув руки в карманы и разглядывая кончики собственных ботинок. На лице его застыло оскорбленное и холодное выражение.

– Как же это случилось? – продолжала Софи. – Псковский губернатор сказал только, что мужики заманили вашего отца в западню…

– Да, в самом деле, они заманили его в купальню, якобы для того, чтобы посоветоваться насчет сгнивших мостков, которые им было приказано починить… А там оглушили ударом по голове и задушили… Их было трое…

Сережа говорил медленно, ровно, невыразительно, как говорит человек, старающийся держать себя в руках, не позволить себе вспылить.

– Но вы смогли выяснить, кто это сделал?

– Без малейшего труда. На место прибыла комиссия по расследованию, допросили всех крестьян, всех слуг, всех домашних. Преступники недолго отпирались. Сейчас они в тюрьме, в Пскове. Судить их будут, кажется, через месяц…

Наступило молчание. Сережа нахмурился и глубоко вздохнул. Боясь усугубить его горе, растревожить свежую рану, Софи мгновение поколебалась, не решаясь продолжить разговор. Но он заговорил сам.

– Подлецы, негодяи! – процедил он сквозь зубы. – Дикие звери!

Его глаза расширились, как будто он смотрел на какое-то страшное зрелище, происходившее совсем рядом, но видимое лишь ему одному.

– Почему, за что убили вашего отца? – спросила Софи.

– Отец жестоко обращался с мужиками. Да, жестоко, но ведь справедливо! Зная этих людей, я не раз советовал ему остерегаться, но он меня не слушал. Он сам управлял поместьем с тех пор, как умер мой дед. Достигнув совершеннолетия, я начал ему помогать по мере сил. Мы хорошо ладили, даже очень хорошо, у нас всегда были прекрасные отношения. Если бы вы знали, какой это был замечательный человек! Блестящий ум, пылкий темперамент, абсолютная уверенность в себе снискали ему всеобщее уважение! С тех пор, как отца не стало, для меня с каждым днем все явственнее становится, насколько драгоценно было его присутствие…

Софи совсем растерялась, слушая этот панегирик Седову из уст его сына. Наверное, ей следовало этого ожидать, но, тем не менее, она чем дальше, тем сильнее злилась, и тайная эта злость все возрастала оттого, что, как бы ни относилась Софи к Владимиру Карповичу, она не имела права вывести Сережу из его заблуждения, открыть ему глаза на то, каким человеком был его отец на самом деле. И тут вдруг ей пришла в голову мысль совсем уже страшная: племянник ведь знает ее лишь по рассказам Владимира Карповича! Но какие же мерзости, какие ужасные вещи Седов, должно быть, рассказывал мальчику о ней и о Николае! Просто удивительно, что Сережа принял ее так любезно после того, как дядю и тетку – в этом она не сомневается – столь живописно изобразили! Что ж, юноша хорошо воспитан, а чего же еще желать на первое время? Конечно, Софи не впервой недружелюбное отношение в Каштановке, только раньше, когда ей приходилось противостоять Михаилу Борисовичу, она была молодой, пылкой, неукротимой и влюбленной, а сейчас, перед этим юношей, полным великолепного безразличия к ней, чувствует, насколько отяжелела ее плоть, как ноет каждая косточка, какое серое – особенно после дороги – лицо…

– Я велел приготовить вашу прежнюю комнату, – слегка поклонившись, произнес племянник.