– Мне кажется, он куда более счастлив в тюрьме с людьми одних с ним взглядов, чем со мной в книжной лавке! – вздыхала Луиза.

Ее бесхитростность, весь ее простонародный облик забавляли Софи, приятно было поговорить с ней, душа отдыхала от лживости света. Два одиночества гармонично сливались в этих мирных встречах. Пили чай, потом Луиза принималась болтать о разных пустяках, а Софи слушала, склонившись над своей вышивкой. Дельфина де Шарлаз ни разу не нарушила их уединения. Должно быть, она, при ее положении, не могла позволить себе бывать по-прежнему в доме особы, объявленной политически неблагонадежной. Да и к себе не приглашала. Хозяйки всех приличных салонов последовали ее примеру, но Софи только радовалась тому, что теперь ее никуда не зовут. Нехватка денег вынуждала себя во всем ограничивать, и, если бы захотелось выйти в свет, она все равно не смогла бы купить или заказать наряды, соответствующие ее положению в обществе. Луиза время от времени приводила кого-нибудь из детей, малыш смирно сидел в уголке, листая книжки с картинками. За остальными детьми в это время присматривала ее мать, за лавкой – тоже. Покупатели заглядывали сюда редко, прибыль была скромной, однако надо было любой ценой обеспечить хоть какую-то торговлю, чтобы Вавассер, вернувшись из заключения, смог снова взять дело в свои руки. Софи, разумеется, не раз предлагала Луизе свою помощь, но та неизменно отказывалась, уверяя, что у нее есть сбережения; для нее достоинство заключалось в том, чтобы не быть ни у кого в долгу. Едва войдя в дом, она объявляла:

– Сегодня за мной следили.

Или же:

– Не знаю, куда это подевался мой шпион, что-то сегодня его с самого утра не видно!

У Софи тоже был свой шпион, ходивший за ней по пятам. Она к нему привыкла, здоровалась кивком на улице, когда замечала, поворачивая за угол. На следующий день его сменял другой, не менее узнаваемый благодаря строгому покрою одежды и хитроватому выражению лица. Полиция явно проявляла к Софи большой интерес. Однако со временем, как ей показалось, эти господа начали утомляться, им прискучило держать ее под подозрением. Только бы война поскорее кончилась!

Но осада Севастополя затягивалась, побуждая ту и другую сторону совершать подвиги и творить истинные чудеса героизма. Рассказывали, что противники ведут себя по отношению друг к другу настолько галантно, что после нескольких часов кровопролитного сражения не на жизнь, а на смерть используют краткое затишье для того, чтобы дружески поболтать и обменяться мелкими подарками. Всякий раз, как Софи доводилось услышать о рыцарском поведении русского офицера, это трогало ее до слез. Ей хотелось бы, чтобы все ее соотечественники прониклись таким же уважением к нынешним врагам Франции, какое она испытывала сама. Делясь с Луизой сибирскими воспоминаниями – а делала она это нередко! – и произнося имя Николая или Фердинанда Богдановича, Софи чувствовала, что сердце у нее начинает биться быстрее. Молодая жена Вавассера слушала ее, завороженная рассказом, по-детски приоткрыв рот, и казалась прелестной в своей простоте. Если она день или два не появлялась, Софи начинала скучать. «И почему я так привязалась к этой девочке? – думала она. – Я о ней ничего не знаю или почти ничего. Мне кажется, я даже и не выбирала ее в собеседницы! Она нужна мне только для того, чтобы не испытывать головокружительного страха перед пустотой…»

В среду, третьего марта, когда дамы вдвоем коротали время за чаем, в гостиную вошел Жюстен с постным лицом.