Эмеральда с удивлением узнала, что у дяди была еще собственность. Он, оказывается, владел фабрикой по переработке хлопка, и у него были драгоценности, которые принадлежали еще его матери. Большинство из них он завещал дочерям, за исключением изумрудной подвески, которая досталась Эмеральде Реган, дочери его брата Роберта Делани и женщины по имени Офелия.

Подвеска! С изумрудом – камнем, который дал ей имя. На мгновение Эмеральде показалось, что рука умершего дяди ласково коснулась ее.

Но почему же все-таки нотариус назвал ее отца Робертом Делани, а не Робертом Реган и ее мать – Офелией, в то время как ее звали Мария?

«Конечно, это ошибка», – быстро пронеслось у нее в голове. Однако она заметила, что тетя Анна отвела в сторону глаза, а Антон как-то странно посмотрел на нее.

За час все дела были завершены. Анна с покрасневшими глазами молча отправилась наверх. Эмеральда пошла в комнату, которую делила вместе с Чармиан. Мысли ее путались. К счастью, кузины не было, и она могла побыть одна. Устроившись в мягком кресле, Эмери взяла в руки альбом и карандаш и принялась рисовать. Не прошло и минуты, как на листке появилось лицо Антона, такое, каким она его увидела только что в библиотеке: искаженное гневом, с перекошенным ртом.

Итак, Антон будет жить в усадьбе. Она вспомнила, как он шарил глазами по ее телу. Он будет здесь управляющим. И будет вести себя как хозяин двух сотен рабов, своих четырех сестер, матери и ее, Эмеральды. Она поежилась и скомкала листок с рисунком.

Эмеральда спала беспокойно. Ее мучили тревожные сны. Сны, в которых Антон прижимал ее к живой изгороди. Глаза его наливались кровью, лицо перекашивала гримаса гнева и животного желания. Она видела свою мать, Марию Реган, но лицо ее расплывалось, и были видны только слезы, текущие по нему.

Девушка проснулась в испарине, с чувством потерянности и одиночества. Эта путаница с именами в завещании наверняка всего лишь описка, ошибка чиновника.

И все-таки ощущение близкой беды не покидало ее. Вздох облегчения вырвался у нее из груди, когда, спустившись к завтраку, она не увидела в большой, обшитой деревянными панелями столовой Антона. Тетя Анна объяснила его отсутствие усталостью. Он провел всю ночь за разборкой бумаг отца и просил подать завтрак в спальню позднее. Анна выглядела неважно: кожа приобрела бледный, мертвенный оттенок, еще более заметный на фоне траурного черного платья. Ее дочери тоже выглядели подавленными.

– Тетя, – начала Эмеральда после завтрака, когда кузины ушли. – Я хочу поговорить с тобой о завещании. Ты не заметила в нем ошибки?

– Ошибки? – Анна поднесла руку ко лбу. – Эмери, я не в силах сейчас говорить об этом, голова раскалывается. Подожди немного… когда мне станет полегче. Сейчас я хочу отдохнуть.

И вновь она избегала смотреть в глаза племяннице.

– Хорошо, тетя, – медленно проговорила Эмеральда, – как тебе будет угодно. Поговорим позже.

Впереди у нее был длинный пустой день. Эмеральда решила взять этюдник и прогуляться по поместью. Порисовать рабов за работой. Ей нравилось передавать напряжение мускулистых тел, согнувшихся с мотыгой на поле или ударяющих молотом по наковальне под навесом в кузнице.

Правда, теперь она никому не показывала своих набросков. Дядя Кельвин очень рассердился, увидев однажды один из таких рисунков, и тете Анне, кажется, не понравилось, что она рисует рабов. Что касается сестер, то они только похихикали, высказав мнение, что рисовать птиц или цветы куда приятнее.

Эмери подошла к длинному ряду хижин, где жили рабы. При каждой из них были крохотная летняя кухонька и маленький садик под кроной вечнозеленых дубов. На краю находилась хижина-ясли, где под присмотром старой Одри малыши играли в куклы, сделанные из кукурузных початков.