Шестилетняя Элизабет улыбнулась ей, в глазах девочки светилось ожидание, ей не терпелось узнать конец истории.

«Я могла бы быть счастлива здесь, — думала Сара. — Даже если не будет своих детей, вокруг столько малышей, и каждый нуждается в любви». А кто может понять их лучше, любить их сильней, как не она, Сара!

Она начала читать другую сказку, но тут сестра Мария-Жозефа позвала детей. Наступило время дневного сна.

Оставшись одна, Сара залюбовалась полевыми цветами, ковром покрывавшими землю у стен. Лучи солнца проникали в ее сердце, согревая его; она знала, что непременно встретится сегодня с Габриелем. Жизнь казалась ей прекрасной, полной приятных обещаний.

Мысли о Габриеле не давали ей покоя, а с ним все казалось возможным.

— Приди ко мне, любимый, — прошептала она. — Приди ко мне!

ГЛАВА V

На грани пробуждения он услышал ее голос.

Габриель сел, гадая, было это во сне или наяву, и тогда вновь услышал:

«Приди ко мне, любимый. Приди ко мне!» — это прозвучало ясно, как если бы она стояла рядом.

Любимый…

Он закрыл глаза, купаясь в звуках этого слова. Любимый. Если бы это было так.

Габриель поспешно оделся, желая вновь поскорее увидеть, как она улыбается, услышать, как она произносит его имя, будто ласкает его.

Он помчался через ночь со сверхъестественной скоростью туда, где она ждала его.

Сара в рубашке с длинными рукавами сидела в постели — ангел с гибкой нежной шейкой и золотыми волосами, волнами рассыпанными по плечам.

Сердце его забилось быстрей, когда он встретил ее взгляд и увидел, как блестят ее глаза от радости встречи с ним.

Ах, Сара, подумал Габриель, если бы ты только знала, кто перед тобой, ты бы так не радовалась!

Улыбка ее сияла ярче, чем полуденное солнце.

— Итак, — спокойно сказал он, — расскажи мне, что ты делала днем.

Польщенная проявленным интересом, она стала рассказывать, как читала детям сказки, как представляла себя монахиней, помогающей учить детей.

Монахиня! Это слово как громом поразило его. Монахиня! Какой это было потерей. Ее хрупкая изящная красота в мрачном монашеском одеянии, скрыты роскошные золотистые пряди волос, и сама она будто похоронена в этих стенах. Да, конечно, одинокие детишки станут любить ее, но у нее никогда не будет мужа и собственных детей.

Монахиня. Габриель был сокрушен этим словом, подавлен ее идеей. Но тут в нем заговорила ревность, сжавшая сердце. Пусть лучше будет монахиней в этом приюте, чем женой какого-нибудь другого мужчины, смертного.

Прав он или нет, но Габриель знал, что уничтожит любого, кто попробует сблизиться с ней.

— Габриель? — Сара смотрела на него, покачивая головкой, ее глаза были полны участия. — С тобой все в порядке?

— Разумеется.

— Ты слышал, что я сказала?

— Да. — Он присел на табурет перед ее постелью, — Думаю, ты будешь превосходной монахиней, дорогая, раз так желаешь этого.

— Я хочу совсем не этого. — Сара опустила глаза. — На самом деле я хочу того же, что и любая девочка, — виновато проговорила она. — Мужа. Собственный дом. Детей.

Он слабо усмехнулся, не выражая ни согласия, ни одобрения, и она настойчиво взглянула на него, сверкая глазами от возбуждения.

— Я очень хочу всего этого, — сказала она. — Но больше всего на свете я хочу танцевать! О, Габриель, если бы я только могла танцевать!

— Боюсь, я не смогу превратить тебя в балерину, — ответил он с сожалением.