Наконец, они добрались до дома Бригитты фон Лауфенштейн, вдовы немецкого дворянина; та с величайшим радушием приняла своих чешских родственников и отвела им большое, удобное помещение, истинное сокровище в такой толчее. Ружена сразу завоевала сердце старушки, которая обещала молодой графине показать все, что есть любопытного в городе, начиная с императора и императрицы, благодаря своим связям при дворе.

— Приезжай вы немножко раньше, вы увидали бы и папу; а теперь, вообразите, он скрылся на прошлой неделе и это, привело весь город в смятение, — с взволнованным видом рассказывала Бригитта. — Когда весть о его бегстве разнеслась на следующее утро, все потеряли голову: купцы стали закрывать лавки, разносчики попрятались, боясь ограбления; да и действительно народ накинулся на многие квартиры, брошенные последовавшими за папой прелатами, и разграбил их. Бургомистр даже призвал граждан к оружию. Настал точно судный день!

— А неизвестно, куда скрылся папа? — спросил граф.

— Предполагают, что в Шафгаузен. Боже мой! Кто мог подумать, что дело дойдет до этого, когда его святейшество с таким торжеством въезжал в город окруженный кардиналами, епископами и пышной свитой! — грустно заметила старушка.

— Но въезд императора был не менее блестящ, я думаю, — осведомилась Ружена.

— Да, это было зрелище невиданное, — восторженно сказала Бригитта. — Я провела тогда целую ночь на улице и даже простудилась, но нисколько не сожалею, что пролежала потом три недели в постели. Видите ли, милая графиня, император прибыл ночью, 25 декабря; но в городе никто, конечно, не смыкал глаз и зажгли столько факелов, смоляных бочек и разных огней, что было светло, как днем.

Император ехал верхом под балдахином из золотистого сукна, который несли четыре сенатора города; он был величествен и милостиво отвечал на радостные приветствие народа. Под другим балдахином ехала императрица Барбара, вся закутанная в горностае, а за ними бесконечной вереницей тянулись принцы, рыцари и благородные дамы. Глаза слепило от такого количества золота, блестящих тканей и драгоценностей, Но то, что потом происходило под сводами храма, вышло, если можно сказать, еще пышнее и грандиознее! Благодаря покровительству одного знакомого каноника, у меня было прекрасное место, откуда я отлично могла видеть.

Внутри собора все было залито светом; для императора воздвигли великолепный трон и сам папа отслужил три обедни, а Сигизмунд, с короной на голове, прислуживал вместо диакона. Вы и представить себе не можете, Ружена, впечатление, произведенное на присутствующих этой величавой церемонией. Святой отец сам был, видимо, взволнован и когда император стал читать слова Евангелия: „В те дни вышло от Кесаря Августа повеление”… — все заметили, что рука папы дрогнула, он смутился и побледнел.

— Это означает, что он предчувствовал приближение кары небесной и боялся, как бы император не заставил его отречься от престола, — с улыбкой ответил граф Гинек.

— Не думаю! Папа даже сам опоясал после обедни императора мечом, вручая, так сказать, ему оружие для защиты собора. Да и Сигизмунд выказывал ему все время величайшее почтение.

— Что же это доказывает? Что две лисы старались перехитрить друг друга! — насмешливо продолжал граф.

Оставив дам за разговором, он отправился к барону Яну из Хлума.

Смелый и неутомимый защитник Гуса, доблестный рыцарь Ян, сидел у себя за письмом к моравским панам, протестовавшим против того, что Гуса задержали, невзирая на выданную ему охранную грамоту. Неожиданное появление старого приятеля обрадовало барона. Он тотчас же бросил перо, обнял графа и приказал подать вина. Разговор начался с вопросов, наиболее волновавших в эту минуту умы: заключение Гуса и бегство папы… Для них, как для чехов, ярых сторонников Гуса и преобразований в церкви, первый вопрос был главнейшим и Ян из Хлума, с понятным негодованием, рассказал подробности о заключении их друга.