Анна нетерпеливо распахнула окно и высунулась наружу. С верхнего этажа ей отлично все было видно, и пронзительный голос отца Яна, раздававшийся из-за шума толпы, отчетливо достигал ее.

Он требовал от городских советников, показавшихся в эту минуту в окнах, немедленного освобождения лиц, несправедливо задержанных несколько дней перед тем.

— Видишь, там, налево в окне, позади судьи Никлашека, стоит Гинц Лейнхардт, — заметила Анна.

— Я не хочу на него смотреть, — ответила Марга, отступая от окна. — Меня и то бросает в дрожь, когда я с ним встречаюсь.

Но Анна уже не слушала, все ее внимание было поглощено происходившими перед ратушей переговорами.

Ответ бургомистра на просьбу Яна из Желива заглушен был глухим ропотом, пробежавшим по плотным рядам толпы, но по движению его руки можно было догадаться, что он посмел ответить отказом гуситам.

Вдруг Анна вскрикнула и смертельно побледнела.

— Господи, что случилось? — пробормотала в испуге Марга, бросаясь к ней.

— Гинц бросил камнем в чашу и, кажется, разбил ее: я заметила, что отец Ян пошатнулся, — отрывисто сказала Анна.

Марга схватилась руками за голову.

— Чаша разбита? Кровь Христова пролита на землю? О, кощунство! И гром небесный не поразил его! — вне себя прошептала она и тоже высунулась из окна.

Камень, брошенный дерзкой рукой, действительно, попал в чашу, и чуть было не выбил ее из рук священника. При виде такой неслыханной дерзости, толпа сначала онемела, но потом дикий рев вырвался из тысячи грудей. Словно бурный порыв ветра всколыхнул это море голов, и народная масса ринулась вперед на приступ ратуши.

Все двери и входы в здание, предварительно забаррикадированные, храбро оборонялись городской стражей; но что могла она поделать против этой лавины, которая стихийно стремилась вперед, сокрушая всякое препятствие?

Брода дрался в первых рядах. Горячо и стремительно, как юноша, работал он топором и, под его богатырской рукой, массивная дубовая дверь разлетелась в щепы. Первым пробился он и внутрь здание, оставляя за собой кровавый след среди обезумевших защитников; а позади его на мощный призыв Жижки с криками валили ватаги нападавших.

Всякое сопротивление было сломлено; топча и уничтожая все на своем пути, народ вломился наконец в залу, где находились советники. Некоторые из них бежали, или же попрятались, но семеро были схвачены бешеной массой и выброшены из окна.

Среди тех, кому не удалось бежать, находились и оба Лейнхардта: Гинц, прислонясь спиной к окну, защищался отчаянно, отца же затолкали бегущие и он свалился на пол, а по своей чрезмерной тучности не мог подняться.

Ворвавшийся в зал Брода споткнулся об эту тушу и выругался, но потом перешагнул через нее, крикнув следовавшим за ним людям:

— А, ну, проткните-ка, братцы, эту немецкую бочку, да выпустите из его утробы кровь да пот чешские, на которых он раздобрел.

Горожанин, здоровенный бочар, с хохотом воткнул копье в живот Лейнхардта и тот завыл от боли, извиваясь в предсмертных судорогах.

Брода же в это время бросился на Гинца и между ними завязался отчаянный бой; ловкий и искусный в ратном деле, Брода отрубил противнику руку, вместе с мечем, а затем, схватив ослабевшего Гинца за шиворот и пояс, швырнул его в окно.

— Нате вам, — крикнул он вниз, — Это он пустил камнем в причастие.

Площадь представляла в это время страшное зрелище. Сброшенные сверху встречены были целым лесом копий и дротиков.

Но, не довольствуясь этой казнью, народ кидал на землю окровавленные, обезображенные тела и безжалостно приканчивал все, что еще дышало.

На Гинца же толпа особенно накинулась, и его изуродованный труп обратился скоро в окровавленный кусок мяса.