— Ты совершенно прав, у страха глаза велики, — громко смеясь, подтвердил Жижка. — Но я, во всяком случае, добровольно отказываюсь от королевского венца в пользу пана Николая, который, без сомнения, будет носить его достойнее Вацлава, ибо он — верный сын нашей земли и природный чех!

Горячась все более и более, он продолжал:

— Горе стране, когда ее государь иноземец. В глубине души его всегда гнездится влечение к племени, из которого он вышел, и смутная, но врожденная неприязнь к тому народу, чью корону он носит! Вацлав, — люксембургский немец, — прямое доказательство моих слов! Хотя он, в сущности, и не злой человек и, временами, бывает даже справедлив, а разве он — не чужой чешскому народу, его славе и интересам? Он все путается с Сигизмундом, а тевтонская кровь влечет его к немцам, которые, как саранча, налетели на нашу родину, обвили, как змея, со всех сторон и давят, отнимая у нас кусок насущного хлеба, землю под ногами, наш язык, веру и свободу! Неблагодарный к стране, дающей ему могущество, богатство и почести, он жертвует ее выгодами иноземщине и допускает избиение ее славнейших сынов, как Гус и Иероним! Бейся в его груди чешское сердце, он стоял бы за своих и поддерживал бы нас, а не угнетал. Ведь он отлично знает, что евангельская истина на нашей стороне, и что мы боремся за правду и за вольность родной земли; знает и то, что католические попы — слуги римского антихриста и надежнейшая опора грабителей-немцев, которых они же привели за собой, а те желали бы запрячь нас, как волов или рабов, в свою триумфальную колесницу! И что же? Вацлав все-таки покровительствует негодным попам, а таких людей, как Николай, лишает своих милостей!..

Единственный глаз Жижки злобно сверкал, и руки судорожно сжимались в кулаки.

Ян из Желива побагровел.

— Долой немецкое иго и предателя Вацлава, который чует свою вину перед нами и потому нас боится! Чтобы нас уничтожить, пожалуй, он призовет Сигизмунда с его шайками варваров, — глухим от негодования голосом крикнул он.

— Успокойтесь! Все, что вы говорите, — совершенная правда. У Вацлава нет, и не может быть отеческого чувства к нам! Он против нас, как он был против поляков с литовцами за тевтонский орден, и всегда пожертвует ста чехами за одного немца! А все-таки мы не должны действовать против него, потому что Сигизмунд в тысячу раз хуже, да и народ привязан к старому королю за те крохи справедливости и внешнего расположения, которые тот кидает ему иногда, — спокойно заметил Николай Гус. — Так что лишать его трона не следует, а надо заставить только переменить политику, да удалить из его совета католиков, заменив их людьми, преданными нашему святому делу. А сделать мы можем многое; ведь за нами стоит все крестьянство королевства! Но для того, чтобы помешать замыслам Вацлава, необходимо их знать; поэтому продолжайте, пан граф, и доскажите нам все, что вам удалось узнать.

— В Кунратице меня остерегаются и, при нынешнем расположении духа, король не доверяет никому, даже нашей доброй королеве; поэтому не особенно-то легко быть обо всем осведомленным, — начал Вок. — Но все-же я узнал из достоверного источника, что Вацлав получил от брата письмо, после которого долго совещался со своим подкоморником, Яном Лазаном, и решил преобразовать городские советы Старого и Малого города, подобно тому, как это было в Новом городе, т. е. заместив наших „магометанами”

— К тому, что сообщает пан граф, я могу дать некоторые пояснения, — вмешался молчавший до того горожанин. — Один из моих приятелей служит писцом у Лазана и передавал мне, что преобразование городских советов действительно готовится, а против нас будут приняты строжайшие меры. Вчера уже ученики изгнаны из гуситских школ, которые переданы католикам; нам будут воспрещены публичные процессии и даже всякие религиозные собрание, а немцы…

— Как? Нам воспретят процессии? Пусть-ка попробуют и горько в этом раскаются! Я назначил на воскресенье крестный ход, и он состоится, клянусь вам! — не выдержал взбешенный Ян из Желива.