На протяжении всего пути обратно я размышлял над абсурдом ситуации. Я проделал весь этот путь для того, чтобы услышать, как выживший из ума старик лепечет что‑то из греческой мифологии.

И от сознания того, что истина была так близко, что она затерялась в каких‑то умирающих нервных окончаниях, мне хотелось выть.

47

В середине дня нам предстояло встретиться с антикваром. Тененти поставил машину перед лавкой и пошел вместе со мной. Мы застали толстяка за беседой с четой японских туристов, которых заинтересовал эмалевый ковчежец размером не больше обувной коробки.

Он прервал описание достоинств своего товара, чтобы приветствовать нас:

– Входите, друзья мои! Устраивайтесь вот здесь, на стульях, сейчас я закончу с этими господами и буду в вашем распоряжении.

Антиквар повернулся к покупателям и снова заговорил о шкатулке. Он предусмотрительно поставил ее недалеко от статуэтки Мадонны, которая произвела на меня такое впечатление накануне. Отпугивающий эффект подействовал: японцы изо всех сил старались не смотреть в сторону фигурки и предпочитали сосредоточиваться на ковчежце.

За несколько минут все решилось. Улыбающиеся японцы вышли из лавки, счастливые от сознания того, что вложили свои сбережения в такой ценный сувенир.

– Только не говори, что этот ковчежец подлинный, – сказал Тененти антиквару. – Или это первый подобный случай.

Тот пожал плечами.

– Ох... Они просто‑таки сияли, выходя от меня, разве нет? Это самое главное. Может, этот ковчежец сделали не в восемнадцатом веке. Может, он даже не принадлежал венецианскому дожу, как я им сказал. Но, в худшем случае, речь идет об очень хорошей копии, сделанной месяц назад одним мастером, который живет через две улицы. Стоя у них на камине, она будет производить впечатление. А большего их гостям и не нужно. Да и вообще, за три тысячи долларов они вряд ли найдут что‑то лучше.

Ремесло галериста сразу же показалось мне не таким отталкивающим. Я все‑таки продавал подлинники. Ужасные, дорогущие, но подлинники.

– Вы что‑нибудь выяснили по поводу моей картины? – спросил я. – Это тоже фальшивка?

– Ни в коем случае. Это картина некоего Орацио Борджанни, художника, работавшего в Риме примерно в тысяча шестьсот сорок восьмом году. Его нельзя назвать бездарным, так, средненький художник, без искры Божьей. Он поставил на конвейер производство портретов местной знати, вроде этого. К счастью, после смерти его имя быстро забыли. По словам специалистов, с которыми я консультировался, эту картину можно назвать его шедевром, по сравнению с бесчисленной мазней, которую он оставил потомкам.

– Короче говоря, в руки Франчески попала единственная мало‑мальски стоящая картина второразрядного художника? – вмешался Тененти.

– Да, печальную действительность можно описать именно так. Сама по себе эта картина не представляет значительной ценности ни с художественной, ни с коммерческой точки зрения. Однако, и именно это, без сомнения, наиболее интересно, данное полотно некогда находилось в государственной коллекции. Рентген ясно показал, что инвентарный номер записали, причем, надо сказать, неплохо. Невооруженным глазом ничего и не увидишь.

– И тем самым картина вновь обрела девственность, – прокомментировал Тененти. – Неплохо...

– Это классическая фальсификация. Когда крадут картину, прежде всего стирают следы ее происхождения и перепродают как принадлежащую частному коллекционеру. Достаточно сказать, что владелец пожелал остаться неизвестным по причинам, связанным с налогами или просто из вполне допустимой скромности. Если подновление сделано хорошо, как в данном случае, никто ничего не заметит.