Пахомианки, писала она Сканлани, отдадут фатимское пророчество только Его Святейшеству и никому иному. Документ будет вручен Папе из рук в руки и не иначе.

– Не тратьте время на поездки в Сирию, – сообщала она, уступая настояниям Свиттерса. – Мы сами приедем в Рим.

На сей раз реакция последовала более предсказуемая, если не более утешительная. Каждый знак просто таки лучился враждебностью. Сканлани отчитывал Домино за ее самонадеянность, наглость и непокорство – она что, полагает, будто и впрямь может помыкать Его Святейшеством и «выбивать» для себя аудиенции? Сканлани напоминал, что святые отцы изо всех сил старались проявить уступчивость, и бранил и поносил монахиню за неблагодарность и дерзость так, как умеет только искушенный крючкотвор. От его нападок бедняжка чуть не расплакалась. Охваченная раскаянием, она уже готова была пойти на попятный, но Свиттерс и слушать об этом не желал.

– Большие церковные «шишки» один раз уже уступили – уступят и второй раз. Только не складывай, прости за выражение, оружия.

Домино неохотно послушалась. И разгорелась яростная война слов: споры бушевали неделями.

Представители Ватикана в Сирии так и не появились, зато накаленные электроны то и дело со свистом проносились через Средиземноморье на восток; и зачастую едва не сталкивались с твердокаменными электронами, летящими на запад. Несколько раз Домино уже теряла вкус к борьбе, но Свиттерс, действующий по наитию, и только, всячески ее поддерживал: заставлял препоясать чресла, так сказать (хотя охотнее развязал бы помянутый пояс), и выталкивал ее обратно в драку.

Ближе к концу апреля она победила.

Домино сама не знала, взяла ли она противников измором или по мере того, как приближался июнь, а с ним и конференция «Современные католички», те все больше нервничали, но совершенно неожиданно, в один прекрасный день спустя неделю другую после Пасхи, церковные власти смилостивились и даже изволили выслать насквозь учтивое официальное приглашение встретиться с Его Святейшеством через две недели.

Крепко обнимая Свиттерса и едва не рыдая от облегчения, Домино восклицала, как она счастлива, что все наконец то разрешилось и что, в конце концов, отыгранная аудиенция у Папы всех этих «бури и натиска», безусловно, стоила.

– Лично я охотнее познакомился бы с Коротышкой Германом, – отозвался Свиттерс, – но если счастлива ты, так счастлив и я. А если ты счастлива и в безопасности, так я еще счастливее.

Домино предположила, что ему и за себя порадоваться не помешает. Теперь он может уехать, уехать немедленно, и заняться своими весьма обширными личными планами.

– Эй, там, полегче на поворотах, – отозвался он. – Обязательную программу ты на льду, возможно, и отыграла, но тебе еще в вольном стиле выступать, и твой тренер ни под каким видом тебя не оставит до тех пор, пока последний пируэт не докрутится. О нет! При такой то судейской коллегии – да ни за что! Боюсь, что так или иначе, а придется мне сопровождать тебя в Рим.

Домино сказала, что он совсем чумовой, не иначе. А еще – что он сумасшедший, и храбрый, и замечательный. Свиттерс ответствовал, что ему просто любопытно.