Я даже стала забывать, зачем я сижу в его квартире, и только кожаная плеть, которая лежала между нами на столе, напоминала мне об этом. Скоро выяснилось, что покаяние Павла Ивановича было тотальным – оно затрагивало не только экономический аспект российской реформы, но и культурную историю последних десятилетий.

– А знаете ли вы, – говорил он, пристально глядя мне в глаза, – что ЦРУ в свое время финансировало движение битников и психоделическую революцию? Целью было создать привлекательный образ Запада в глазах молодежи. Надо было притвориться, что America has fun. И притворились – даже сами на время поверили. Но самое смешное в том, что все эти дети генералов ЛСД, которые пробовали КГБ и старательно косили под битников, действительно шли на поводу у ЦРУ, то есть совершали тот самый грех, в котором обвиняла их партия! А ведь это была будущая интеллигенция, нервная система нации…

Говоря о вине интеллигенции перед народом, он постоянно употреблял два термина, которые казались мне синонимами, – «интеллигент» и «интеллектуал». Я не выдержала и спросила:

– А чем интеллигент отличается от интеллектуала?

– Различие очень существенное, – ответил он. – Я берусь объяснить только аллегорически. Понимаете, что это значит?

Я кивнула.

– Когда вы были совсем маленькая, в этом городе жили сто тысяч человек, получавших зарплату за то, что они целовали в зад омерзительного красного дракона. Которого вы, наверно, уже и не помните…

Я отрицательно покачала головой. Когда-то в юности я действительно видела красного дракона, но уже забыла, как он выглядел, – запомнился только мой собственный страх. Павел Иванович вряд ли имел в виду этот случай.

– Понятно, что эти сто тысяч ненавидели дракона и мечтали, чтобы ими правила зеленая жаба, которая с драконом воевала. В общем, договорились они с жабой, отравили дракона полученной от ЦРУ губной помадой и стали жить по-новому.

– А при чем тут интелл…

– Подождите, – поднял он ладонь. – Сначала они думали, что при жабе будут делать точь-в-точь то же самое, только денег станут получать в десять раз больше. Но оказалось, что вместо ста тысяч целовальников теперь нужны три профессионала, которые, работая по восемь часов в сутки, будут делать жабе непрерывный глубокий минет. А кто именно из ста тысяч пройдет в эти трое, выяснится на основе открытого конкурса, где надо будет показать не только высокие профессиональные качества, но и умение оптимистично улыбаться краешками рта во время работы…

– Признаться, я уже потеряла нить.

– А нить вот. Те сто тысяч назывались интеллигенцией. А эти трое называются интеллектуалами.

У меня есть одна труднообъяснимая особенность. Я терпеть не могу, когда при мне произносят слово «минет» – во всяком случае, вне рабочего контекста. Не знаю почему, но меня это бесит. К тому же сравнение Павла Ивановича показалось мне настолько хамским намеком на мою профессию, что я даже забыла о надбавке, которую хотела попросить.

– Вы про глубокий минет говорите, чтобы я понять могла? В силу своего жизненного опыта?

– Какое там, милая, – сказал он снисходительно. – Я в таких терминах объясняю, потому что сам при этом начинаю понимать, в чем дело. И дело тут не в вашем жизненном опыте, а в моем…

В другой раз во время порки он начал читать журнал. Это само по себе было оскорбительно. А когда он стал тыкать пальцем в статью и бормотать «молчал бы, сволочь», я почувствовала раздражение и прекратила процедуру – то есть внушила ему паузу.