Харриет сто раз уже успела пожалеть, что решилась на эту поездку, хотя, конечно, понимала, что в каком-то смысле ее побег был неизбежен и что, ступив на этот путь, она должна пройти его до конца. Перед отъездом она послала Эйдриану телеграмму, но ответа не получила. Может быть, она послала ее слишком поздно — подсчитать, сколько времени нужно на то, чтобы телеграмма дошла, она была не в состоянии. Возможно, он находился на учениях; или его перевели куда-нибудь из Хоне, а он еще не успел ей об этом сообщить. В последнее время.

Эйдриан стал писать ей гораздо реже, чем в юности. Видимо, с тех пор как ему не повезло и он не прошел по конкурсу на место преподавателя училища, писать стало просто не о чем. Харриет никогда не бывала в Хоне — но она все же имела какое-то представление о гарнизонной жизни в этих краях: здесь в свое время служил ее отец, здесь он заканчивал когда-то свою военную карьеру, уже в качестве офицера связи. В известной степени Эйдриан повторил судьбу отца. Теперь он — еще один невезучий майор Даруэнт — командовал в Хоне штабной батареей. Из его описаний Харриет запомнились голые песчаные полигоны, изрытые гусеницами танков, и безжизненные пейзажи соседней Люнебургской пустоши. Все правильно, на краю земли и должен быть край земли.

Харриет, конечно, понимала, что даже если Эйдриан окажется в отъезде, его товарищи  (само слово действовало на нее успокаивающе) ей помогут. Но она понятия не имела, как, совершенно не зная немецкого, она сумеет добраться до этих товарищей. Надо менять деньги, надо кого-то о чем-то спрашивать — а она так устала, так проголодалась (в отличие от Люки, она не могла есть в самолете), ей было так тоскливо и страшно. Раньше, когда они куда-то ездили, ее всегда опекал Блейз. И сейчас ею владело только одно желание: скорее доехать, скорее оказаться хотя бы под опекой старшего брата. Ей нужно было, чтобы кто-то о ней заботился и говорил ей, что делать. Она представляла, как доберется до гарнизона, уложит Люку спать и сможет наконец выплакаться. «Ну, и как же ты теперь?» — спросит ее Эйдриан, а она скажет: «Не знаю», — и уже от одного этого станет чуть легче. Брат Харриет был поразительно кротким и мягким человеком; наверное, ему не следовало идти в армию, но отец настаивал — ив конце концов Эйдриан поехал в Сандхерст и поступил в военное училище.

Усталая и измученная, Харриет и сама сейчас толком не понимала, зачем ей понадобилось так спешно бежать из Худхауса. Дома ей казалось, что она делает это из принципа; правда, было не совсем понятно, что это за принцип. Помнится, она говорила себе: я не буду рабыней Блейза, я не буду их рабыней. Выходило, что это и есть ее принцип. Но бывают ли такие принципы? Может быть, дело тут вовсе не в принципах, а в ощущениях? Свои тогдашние ощущения Харриет могла еще возродить в памяти и в душе. У нее и сейчас было чувство, что она поступает правильно, что по-другому никак нельзя. Останься я, думала она, мне бы пришлось в конце концов принять все его условия. Я знаю Блейза, он бы меня разжалобил, убедил бы, что во мне его единственное спасение. А я уже не такая хорошая, какой считала себя раньше. Если бы они меня уговорили, я бы уже не смогла жертвовать собой с чистым сердцем и с любовью, я бы втайне ненавидела их обоих. Нет, не так — ненависть все же какое-никакое проявление силы.