Василий Жуковский. Святая Русь
Письмо князю П. А. Вяземскому 23-го июля (5-го августа) 1848г.
Кронталь, близ Содена. Благодарствую, мой милый Вяземский, за твое коротенькое письмо и за донесение о том, что у вас теперь происходит; это несколько за вас успокоило, хотя холерная туча все еще стоит над вашею головою. Но мне на вас почти завидно, вы окружены бедою, которая, выходя из Руки Всемогущей, выходя из природы, неповинной в том зле. которое из нее истекает, вселяет один только ужас; вы дома, вы страждете в своей семье. А я начуже, и вокруг меня свирепствует беда, производящая не один благоговейный ужас пред Властию Верховной, но и негодование против безумия и разврата человеческого. Если бы я был счастлив, если бы уже теперь был дома, пускай бы там холера нашла меня; но самому искать холеры, вместе с женою и детьми, везти свою семью ей на встречу и, может быть, ей на жертву, на такую ответственность не могу и не должен решиться. Между тем на беду мою надобно еще слышать и слушать вой этого всемирного вихря, составленного из разных, безчисленных криков человеческого безумия, вихря, который грозит все поставить вверх дном. Какой тифус взбесил все народы и какой паралич сбил с ног все правительство! Никакой человеческий ум не мог бы признать возможным того, что случилось и что, в несколько дней, с такою демоническою, необоримою силою, опрокинуло созданное веками. Можно было слышать, и давно, давно это было слышно, что в глубине кратера, таившегося под слоями многих поколений, шевелилась скопляющаяся лава; и покой правительств, которые лениво и упрямо спали на краю этого кратера, есть гибельная неосторожность, вполне заслуживающая имя преступления. Но подобного извержения лавы придумать было невозможно. Шумом упадшаго французского трона пробуждается несколько крикунов в маленькой области Германского царства; несколько профессоров, адвокатов, лекарей и марателей бумаги, никем не призванных, никем не уполномоченных, предводительствуя маленькою дружиною дерзких журналистов, выходят в бой против всех законных государей, окруженных сильною армиею, и все они разом, без боя, кладут оружие и принимают безусловно те безсмысленные законы, которыми в чаду своей силы [не действительной, а созданной внезапным страхом их противников], наскоро, без всякой умерености, без малейшаго признания права и правды, толпа анархистов уничтожает всякий авторитет и всякую возможность порядка. Теперь начинается что-то похожее на противудействие но трудно поверить его успеху. Слишком, слишком много разрушено. Вяземский! как тронули меня, при виде всего этого, столь болезненного и отвратительного, твои стихи: я не мог читать их без слез и не могу иначе перечитывать... Твои стихи не поэзия, а чистая правда. Но что же поэзия, как не чистая высшая правда? Твои стихи правда потому, что в них просто, верно, без всякой натяжки, выражается то, что глубоко живет в душе, не подлежит произвольному умствованию, не требует никаких доказательств разума, что живет в душе вопреки всем софизмам отрицания, вопреки даже самим противоречащим фактам, живет, как всякая Божия истина, не из ума человеческого исходящая, потому именно гордостью его отвергаемая, что оно вне его существует, потому именно и не отрицаемая что не принадлежит к области очевидности и не подвластна механической силе логических доказательств. Твои стихи, поэтический крик души, производят очаровательное действие в присутствии чудовищных происшествий нашего времени. Святая Русь! - Какое глубокое получает это слово теперь, когда видим, как все кругом нас валится, единственно от того, что оторвался от него этот общий знаменатель, к которому нельзя уже теперь привести этих мелких, разнородных дробей, ничего целого не составляющих. Святое утрачено; крепкий цемент, соединивший так твердо камни векового здания, по плану Промысла построеннаго, исчез мало-помалу, уничтоженный едкою деятельностью ума человеческого. Что воздвигнется и может ли что воздвигнуться на этой груде развалин - мы знать и предвидеть не можем. |
