Все бегали по лагерю, хватая седла, потники, сумки и убегали к логу, где паслись кони. Все словно обезумели, и никто никого не слушал.

Эймунд со спутниками приехал к ставке Ярослава уже ввечеру. Слез с коня, отвязал от луки кожаный мешок и пошел с ним в шатер к князю.

— Ну? — поднялся ему навстречу Ярослав. — Привез брата?

— Привез, — ответил Эймунд и вытряхнул из мешка голову. — Узнаешь?

Голова подкатилась к ноге князя, окропя кровью носок сапога. Ярослав побледнел, прикрыл глаза, словно боясь смотреть на нее, спросил осипшим голосом:

— Ты что натворил?

— Как что? — удивился варяг, — То, что ты мне велел.

— Разве я мог это велеть?

«Ах ты лиса желтохвостая, — подумал Эймунд. — Извернулся-таки».

— Ты приказал. Мы исполнили. Борис вот у тебя.

— Плохо исполнили, — проворчал Ярослав.

— Как умеем.

— Вас никто не видел?

— Откуда? Все дрыхли без задних ног, как и сам князь.

— А сторож?

— Этого пришлось усыпить дубинкой.

Ярослав вгляделся в лежавшую у его ног голову брата, носком сапога повернул ее к себе лицом:

— А ведь я его видел лишь отроком. А он уж вон как возмужал, забородел, не узнать. Эймунд!

— Слушаю, князь.

— Пошли кого-нибудь на Торг в Киев, пусть пустят слух, что князь Борис убит подсылами Святополка.

— А голову куда? Может, подкинуть Святополку же?

— Это будет слишком. Отчаянье Святополка будет неподдельным, а это ни к чему. Возьмем Киев, похороним Бориса с честью, а отсутствие Святополка на похоронах лучше всего подтвердит слухи о его вине.

— А когда на Киев-то пойдем?

— Вот теперь можно хоть завтра. Теперь главное — не упустить Святополка.

— Не упустим.

Слух о том, что князь Борис убит людьми Святополка, распространился по городу со скоростью огня, охватившего пересохший сушняк. Мало того, к вечеру уже называли имена убийц.

А вскоре подоспели и отроки Бориса, так глупо прозевавшие своего господина. Эти долдонили, что князя поразил Перун, утащив с собой на небо лишь голову. Хотел и шатер унести, да раздумал.

Сотский ни живой, ни мертвый предстал перед великим князем.

— Ну, раззява, сказывай, как погубили моего брата? — спросил, хмурясь, Святополк.

— Князь, — пал на колени сотский. — Не губил я. Прости.

— Кто был сторожем?

— Сторожем был Шпынь.

— Один?

— Один, князь.

— А почему не два-три?

— Так велел князь Борис, все были утомлены переходом, — догадался сотский свалить на покойного собственную промашку.

— Как думаешь, кто это мог сделать?

— Не знаю, князь, не ведаю.

Никто не ведал, но он-то зная, догадывался. А на Торге уже нашли всему объяснение: для того и позвал великий князь брата, чтоб в пути без помех убить. И говорят в открытую, того гляди, скоро запоют гусляры о его, Святополковом, злодействе.

Не выходить же ему на Торжище и не кричать же во весь голос: «Нет. Это не я!» Ну а кто? Ты ж звал Бориса, ты знал, что он в пути, ты все и подстроил.

Сотскому по велению князя было всыпано пятьдесят плетей, чему он был рад, так как ожидал худшего. Шпыня приказано было повесить, однако в последнюю минуту он был прощен.

Святополк догадывался, по чьему приказу убили Бориса, и поэтому именно теперь ждал прихода Ярослава под стены Киева.