|
Он смотрел честными простодушными глазами. Олег сказал со вздохом: - Прекрасное мировоззрение! Европейское от холки до копыт. Дорогу новым народам, потеснись, старые империи... Но ты все-таки подумай над тем, что я сказал. Чудес не бывает вообще, но в этом ма-а-а-ахоньком случае могут произойти. Обязательно произойдут, если не добудут чашу руками наемников или воров. Томас поднялся, с грозным видом похлопал ладонью по рукояти меча. Железная перчатка глухо позвякивала. - Пусть попробуют! Разве сюда вбит не гвоздь, окропленный кровью Христа? Разве не подлинное древо его креста в этой рукояти? Олег поморщился: - Брось, Томас. Подделка. Томас отшатнулся: - Да как ты... да как смеешь? Как ты можешь? - Ты в дереве разбираешься? Скажи, что за порода? Томас сказал уверенно: - Из дуба, слепой видит! Из чего ж делать рукоять благородного рыцарского меча, как не из старого мореного дуба, самого благородного из деревьев? - Гм... Рукоять - да, но крест... Гвоздь не вобьешь, только пальцы изранишь. Вашего бога распяли на кресте из осины! Вообще у вашей веры какая-то странная вражда с этим бедным деревом. Осина - единственная, кто не признала вашего бога при бегстве в Египет, то-бишь, не склонила ветви, а когда вели на Голгофу - не дрожала от жалости и сострадания. Говорят, все деревья опустили ветви и листья! Брехня, конечно. Пороли его тоже осиновыми прутьями. Крест, как я уже сказал, из осины. Правда, на осине удавился Иуда... Томас слушал, раскрыв рот. Олег проворчал задумчиво: - Что за упрямое дерево? Дрожит от страха, но стоит на своем. Гордое! А началось еще при сотворении мира. Осина тогда единственная отказалась выполнить какую-то работу, что все деревья сделали... На Руси нельзя в грозу прятаться под осиной, ибо Перун бьет в нее, стараясь попасть в беса, что всегда прячется под осиной. Однажды он так влупил молнией, что кровью забрызгало до самой вершинки, с той поры листья осины такие красноватые. А дрожат еще и потому, что между корнями спят бесы, чешут спины. Про осиновый кол, что забивают в упырей, сам знаешь... Голос его упал до шопота, он уже забыл о Томасе, разговаривал сам с собой. Томас задержал дыхание. Откуда калика знает как пороли и распинали? Или правду говорил полковой прелат, что один свидетель все еще ходит по земле? За ночь стены замка остыли, в сумрачных каменных залах стало зябко, как часто бывает летом в пустынных странах: днем от жары истекаешь потом, яйцо, закопанное в песок, испекается, а ночью зуб на зуб не попадает. Олег нашел Чачар у жарко натопленного камина. Уже умытая, свеженькая, крепкая как налитое сладким соком яблочко, сидела на крохотной скамеечке перед жарко пылающей печью, подбрасывала в огонь березовые чурки. Сапожки сушились на железной решетке, босые ступни зарывались в звериную шкуру на полу. Она подняла навстречу калике раскрасневшееся от жара лицо. На пухлых щеках играли нежные ямочки: - Милый Олег, тебе надо лежать! Такая рана... - Зажило как на собаке, - отмахнулся Олег.- Это на благородных заживает кое-как. Мы уже два дня гостим, пора и честь знать. Горвель в замке? Или уехал на охоту? Чачар пугливо оглянулась, прошептала: - Слышал? Сегодня ночью прибыл таинственный гонец. Сэр Горвель заперся с ним в покоях, не допустил даже леди Ровегу. - У Горвеля большое хозяйство, - пробормотал Олег, сердце сжалось от нехорошего предчувствия. |
