Книжку поставил на место, диск воткнул назад в стопку и выключил проигрыватель. Уже за дверью он почувствовал себя гадко, как человек, который читает письма собственных близких или занимается онанизмом в сортире. Томаш пристроился на кухне, лицо укрыл в ладонях, лишь через длительное время сориентировавшись, что плачет. Он попытался внутренне собраться, как будто бы мысли и чувства обладали мышцами, которые можно напрячь, после чего уже совершенно разрыдался.
После того подошел к окну, уже со следующей порцией выпивки, прижал нос к стеклу. Он видел бурые глыбы ближайших домов, мчащиеся по Жмигродской автомобили и черную стену соседнего жилого массива. По каким-то непонятным причинам именно эта стена показалась ему отличающейся от всех остальных. Быть может, это потому, что уже много дней он не видел солнца?
Несмотря на дождь, Томаш вышел на балкон и попытался приглядеться к домам на противоположной стороне улицы. Что-то в них изменилось, а вот что — конкретно сказать он не мог; блоки сделались более массивными, казалось, они даже расширяются книзу; нет, до Томаша неожиданно дошло, в чем там дело. Ни в одном из окон не горел свет, зато время от времени кто-то выбрасывал из тех же окон массивные пакеты. По какой-то непонятной причине Томашу захотелось тут же помчаться туда; ему казалось, что достаточно будет протянуть руку, и он испытает чувство приятного тепла, словно у костра.
Мыслями он пробежал вперед на год или два, когда Малгося уже освоится в университете, поумнеет, сможет остаться одна — в каком-то возрасте дети обязаны быть одни — а он заберет Аню, книжки, что там еще пожелает, и они переберутся в Надолице, в домик с такой широкой дверью, что через нее можно внести женщину на руках. Этот домик уже ожидал их.
Заскрежетал ключ в замке, и Томаш спешно вернулся в комнату. Промокший, он направился навстречу жене, и тут понял, что ему уже и не печально.
* * *
Зато печально было Малгосе и Михалу. Каждый из них печалился по иной причине. А встретились они на лестничной клетке. Михал воевал с дверью, а Малгося поднималась на свой этаж. Никто из них понятия не имел, что они живут так близко один от другого.
Парень уже закончил очищать дверь от пломб и наклеек, сейчас же стоял на пороге, придавленный размерами несчастья. Он понятия не имел, как ему удастся убрать весь этот кавардак; не знал даже — каким макаром начать. Малгося увидала Михала со ступеней и не могла поверить собственному счастью. Еще пару минут назад она проклинала испортившийся лифт, а теперь думала, что ради таких вот неожиданностей она могла бы ежедневно подниматься даже и на десятый этаж. Михал, естественно, девушку не заметил. Она же видела, как их преподаватель стоит на пороге, чешет голову и пялит глаза. Наверняка, в квартире он должен был застать нечто ужасное.
Малгося направилась в его сторону, размышляя над тем, как прошляпит этот шанс. При том она даже наругала себя — мало того, что шальная и дура, так еще и уродина. Она вытерла губы и подумала о странных стечениях обстоятельств, настроениях банальной случайности. Михал же чуть коньки не отбросил, услышав из-за спины:
— День добрый, пан профессор.
Тот резко обернулся, поднял руки, как бы желая сдаться, но тут же сдулся, увидав, с кем имеет дело. Он покачал головой и присмотрелся к Малгосе более тщательно, чем позволяли бы приличия. Ему нравились ее носик с горбинкой и глаза, которые должны были бы принадлежать гораздо более старшей женщине. Странно, как ей не холодно в столь короткой юбке? Что, так греют гольфы? С перспективы Михала девушка выглядела смесью бесшабашной готки, токийской лолитки и тридцать третьего несчастья. Просто замечательно!
— А, привет, — буркнул парень, уже сообразив, откуда же он эту девицу знает. И не успел закрыть собственным телом внутренности квартиры, как глаза Малгоси расширились при виде побоища, в особенной же степени — увидев огромный кальян. |