|
В библейском предписании говорилось: «Обличи близкого твоего, и не понесешь за него греха». Он должен вызвать Шабсая Гетцеля и открыто высказать ему свое недовольство. Что пользы? Реб Касриэл Дан уже сейчас слышал скользкие оправдания Шабсая Гетцеля. Он будет прикидываться невинным, пожимать плечами, утверждать, что это община навязывает ему должность. Что касается рукописей, то у рабби их больше не было. Все рукописи обратились в дым. Реб Касриэл Дан ворочался с боку на бок. Он то мерз под пуховиком, то его бросало в жар. То хотелось пить, то помочиться. Он надел свежее белье, но зуд не проходил. Подушка и перина, хоть и пуховые, так ломили затылок и спину, словно кто-то набил их камнями.
Безумные мысли овладели им, такие мысли, которые уменьшали его шансы в будущей жизни. Кто знает? Возможно, еретики правы, возможно, ни Судии, ни Суда не существует. Возможно, Небеса тоже на стороне сильных. Разве не сказано в Талмуде: «Тот, кто сильней, к тому идет победа…» Может быть, евреи потому и должны терпеть изгнание, что они самый слабый из всех народов. Может быть, убийство животных разрешено только потому, что человек сообразил, как держать в руке нож? Возможно даже, что сильный восседает в раю, а слабый терзается в аду… «Меня влечет к погибели», — остерегся реб Касриэл Дан. Он положил руку на лоб. «Отец Небесный, спаси меня… Я погружаюсь, Боже, в адские пучины…» Рабби так резко поднялся, что доски под периной заскрипели. «Почему я лежу здесь и даю злым духам рвать меня на части? Есть лишь одно лекарство — Тора!» Рабби поспешно оделся. Он зажег лампу и вошел в кабинет. Тени колебались на стене и потолочных балках. Хотя печь была протоплена, зубы у реба Касриэла Дана стучали от холода. Обычно, поднимаясь до рассвета, он ставил самовар и заваривал чай, но сейчас у него не было сил наполнить самовар углями и налить в него воду. Он открыл книгу, но буквы прыгали перед глазами, вызывая головокружение. Они метались из стороны в сторону, прыгали друг через друга, меняли цвет. «Или я слепну, упаси Господи? — спросил себя реб Касриэл Дан. — Или это пришел мой конец? Ну что же, тем лучше. Кажется, у меня нет больше сил держать себя в руках…» Голова реба Касриэла Дана медленно опустилась на книгу, он задремал. Видимо, он проспал несколько часов, потому что, когда проснулся, серый дневной свет прочертил щели в ставнях. Снаружи шел снег. «Что это мне снилось? — спросил себя рабби. — Крики, и вопли, и звон колоколов. Пожар, похороны, резня — все сразу и все одновременно…» Озноб пробежал у него по спине. Отнялись ноги. Он хотел вымыть руки и произнести утренние молитвы, но ему не удавалось подняться на ноги. Дверь медленно отворилась, и вошел Пессахия, небольшого роста малый с серым лицом, широко расставленными глазами, над которыми почти не было бровей, с округлой бородкой, обычно желтоватой, но этим зимним утром походившей на серую вату. Пессахия не шел, а волочил ноги в шлепанцах. Расстегнутый кафтан открывал длинные кисти талеса и потрепанные брюки, подпоясанные тесьмой. Рубаха широко распахнулась на груди, к ермолке прилипли клочья пуха. — Что ты хочешь? — спросил рабби. Пессахия ответил не тотчас. Его желтые глаза моргали, и губы дергались, как у заики. — Отец! — В чем дело? — Шабсай Гетцель болен… Очень болен… Он при последнем издыхании… Он нуждается в милосердии. Реб Касриэл Дан почувствовал острую боль от горла до самых внутренностей. — Что с ним случилось? — Послали за доктором… Пока неизвестно… Жена Шабсая пришла просить тебя помолиться за него… — Чего стоят мои молитвы? Хорошо, оставь меня! — Отец, его мать звали Фрума Злата… — Ладно, ладно… Пессахия вышел. |
