Смеркалось. Владислав Эйбищюц начал задремывать. В последний момент перед тем, как заснуть, он сказал себе: «И все же не может быть, чтоб это было так просто».

Вечером Текла достала немного льда и сделала профессору свежий компресс. Она хотела позвать доктора, но профессор не позволил. Он стыдился доктора и соседей. Текла сварила ему овсяной каши. Обычно перед тем, как отойти ко сну, профессор осматривал все клетки, наливал свежую воду, добавлял зерен и овощей и менял песок. В этот вечер он доверил эту заботу Текле. Она выключила свет. Несколько попугаев в его спальне оставались в клетках. Другие спали на карнизе для занавесок. Хотя профессор устал, ему не удалось заснуть тотчас. Здоровый глаз его заплыл, и старик едва мог пошевелить веком. «Надеюсь, я не ослепну совершенно, — просительно обратился он к силам, которые правят этим миром. — Если я должен ослепнуть, уж лучше я умру».

Он заснул, и ему снились незнакомые страны, невиданные ландшафты, горы, долины, сады с огромными деревьями и заросли экзотических цветов. «Где я? — спрашивал он себя во сне. — В Италии? В Персии? В Афганистане?» Земля под ним двигалась, словно он глядел на нее с самолета. Однако самолета не было. Казалось, он сам повис в пространстве. «Неужто я вне пределов земного притяжения? Как это случилось? Здесь вовсе нет атмосферы. Как бы мне не задохнуться».

Он проснулся и некоторое время не понимал, где находится. Он нащупал компресс. «Почему перевязана голова?» — удивился он. И внезапно все вспомнил. «Да, историю творят злодеи. Я открыл Ньютонову формулу для истории. Я должен переписать свой труд». Внезапно он ощутил боль в левом боку. Он лежал, слушая, как боль пульсирует в его груди. У него были специальные таблетки от приступов грудной жабы, но они лежали в каком-то ящике у него в кабинете. Стефания, его покойная жена, подарила ему колокольчик, чтобы звать Теклу, если ему станет плохо среди ночи. Но профессор не захотел воспользоваться колокольчиком. Он даже не решался включить ночную лампу. Птиц может испугать свет и шум. Текла, должно быть, устала от дневных трудов и неприятных впечатлений. Нападение хулиганов огорчило ее больше, чем его. Что у нее останется в жизни, если ее лишить этих нескольких часов сна? Ни мужа, ни детей, ни родных, ни друзей. Он завещал ей свое имущество, но много ли за него возьмешь? Много ли возьмешь за его неопубликованные рукописи? Эта новая формула…

С минуту профессору Эйбищюцу казалось, что колотье в груди стало не таким болезненным. Потом он почувствовал сильнейшую режущую боль в сердце, в плече, в руке, в ребрах. Он протянул руку к колокольчику, но пальцы его обмякли прежде, чем он дотянулся до него. Профессор и представить себе не мог, что возможна такая боль. Как будто сердце его стискивали в кулаке. Он задыхался и судорожно ловил ртом воздух. Последняя мысль промелькнула в его мозгу. Что станется с голубями?

Ранним утром, когда Текла вошла к профессору в комнату, она насилу узнала его. Фигурка, которую она увидела, не была больше профессором, а чем-то вроде нелепой куклы: желтая, как глина, твердая, как кость, с широко открытым ртом, исказившимся носом, с задранной вверх бородой; веки одного глаза слиплись, другой глаз был полуоткрыт, придавая лицу выражение потусторонней улыбки. Кисть руки с восковыми пальцами лежала на подушке.

Текла пронзительно закричала. Прибежали соседи. Кто-то вызвал санитарную карету. Вскоре послышался звук ее сирены, но вошедший в комнату молодой врач взглянул на постель и печально покачал головой. «Тут мы не в силах помочь».

— Они убили его, убили, — причитала Текла.