К тому времени, как Изабел добралась до станции Уайт-сити, было без десяти четыре. Опять она заберет Джейсона из школы с опозданием. Она подумала было позвонить Хомеру и попросить его сходить за сыном, но сообразила, что по времени это будет одно на одно. Может быть, взять такси? Нет, уже начался час «пик». Метро будет быстрей. К платформе подошел состав. Изабел вошла в вагон. Ей придется пересесть на Тоттенхем-корт-роуд, чтобы попасть на Северную линию, идущую к Кэмден-тауну. Мелькнула мысль, не преследуют ли ее, но оглядываться было стыдно. Все же она оглянулась один раз, не увидела ничего особенного — обычная серая толпа пассажиров, белых и черных вперемежку, в одежде всевозможных цветов, создающих такое же впечатление чего-то нейтрально серого, что и наляпанные одна на другую краски на палитре ребенка. Сама безликость того, что она увидела, напугала Изабел: нигде в мире нет защиты. Целое состояло из такого множества частиц, что утрата одной из них вряд ли будет замечена. Больше она не смотрела по сторонам.

Ее ноги и руки двигались сами по себе, словно не принадлежали ей. Необычность недавних событий лишила эти события реальности. Изабел всегда воображала, что при физической опасности у нее увеличится острота восприятия и скорость реакции. А она вместо этого ведет себя так, точно она под наркозом, как муха, перед тем, как ее высосет паук. Она чувствовала себя глупой, бестолковой, апатичной, не очень-то хорошая зрительница, весь на подмостках — собственная жизнь, не знающая, когда аплодировать, когда — нет, когда смеяться, когда — плакать, стремящаяся к одному — скорее попасть домой.

Изабел заговорила вслух, прислушалась к своим словам.

— Колридж, — сказала она стоявшим рядом. — «Сказание о Старом Мореходе».

Вокруг нее образовалось свободное пространство: чокнутая, попутчики боялись заразиться. Изабел почувствовала себя в большей безопасности.

Изабел стояла на Четвертой платформе. Платформа была переполнена. Она стояла как можно дальше от края, но с боков вливалось все больше народа, люди двигались, кружились водоворотом, и движение неотвратимо толкало ее вперед к краю платформы. Изабел в который раз спрашивала себя, почему так редко люди погибают на рельсах, упав вниз по собственной неосторожности или сброшенные чужой злонамеренной рукой.

Не успела Изабел задать себе этот вопрос, как почувствовала чьи-то сильные руки у себя на пояснице, решительные и цепкие, которые толкали ее вперед, и в то время, как верх ее туловища наклонился, чья-то нога — естественно, чужая — зацепила ее за лодыжку и рванула назад. Изабел стала падать. Поезд уже подходил, она слышала рев и грохот; он был совсем рядом. «А как же Джейсон?» — негодующе подумала она, словно матери маленьких детей просто не имели права умирать, и тут ее дернуло назад, вверх, чья-то рука с невероятной силой схватила ее сперва за плечо, затем за локоть, и вот она уже стоит на платформе, а поезд скользит в десяти сантиметрах от ее носа, и рука ослабляет хватку.

Это была костлявая, морщинистая рука, усеянная коричневыми пятнами. На Изабел уставилась — глаза в глаза — старая женщина с острым носом. На ее лице испуг и удивление постепенно уступали место гордости.

— Я вытащила вас обратно, вот и все, — сказала женщина. — Кто-то столкнул вас… вы стали падать… а я вас поймала. Я никогда не была сильной.

— Это адреналин, — объяснила Изабел. — Я однажды видела, как мать приподняла машину, под которую попал ее ребенок. Приподняла и сдвинула ее. Все равно, большое вам спасибо, — добавила она, испугавшись, что старуха сочтет ее неблагодарной. Однако было ясно, что событие это так поразило и смутило спасительницу, что обсуждать его дальше она не могла и незаметно смешалась с толпой.