У часовни под холмом Сен-Жюльен расстался с байи и его подчиненными, но зато встретился с дюжиной оборванцев, очень напоминающих тех, что залегли у карьера.

Все это были люди, специально нанятые для этого дела. Само собой, Кончини о них ничего не знал.

Сен-Жюльен повел свой отряд к дому Перетты и разместил вокруг на заранее выбранных позициях. Когда открыли городские ворота, все уже было готово.

В этот час Гренгай с Эскаргасом вышли из Парижа через Монмартрские ворота — ближайшие к их каморке — и направились, как всегда, сидеть в карауле у дома Перетты.

Возле холма Лагранж-Бательер Эскаргас и Гренгай расстались. Гасконец зашагал через болото к поместью Лагранж-Бательер. Оно стояло как раз за домом Перетты; из ее двора туда вела калитка.

У самой ограды дома Перетты через болото были перекинуты дощатые мостки.

Эскаргас охранял заднюю дверь (через нее входили в дом Пардальян с Жеаном), а Гренгай — переднюю.

Эскаргас миновал ограду поместья Лагранж-Бательер — и вдруг споткнулся о веревку, спрятанную в траве.

Страшно ругаясь, он рухнул на землю, но встать уже не успел: из-за стены выскочили четыре головореза и с быстротой молнии набросились на гасконца. Спустя несколько мгновений Эскаргаса схватили, крепко связали, воткнули в рот кляп и понесли в какой-то погреб возле часовни Святого Мученика.

Минут десять он провел в невеселых размышлениях, а потом к нему присоединился Гренгай — тоже связанный и беспомощный. Его постигла та же участь, что и Эскаргаса.

Счастливо и ловко завершив это дело, неутомимый Сен-Жюльен со всех ног бросился опять к карьеру, оставив вокруг дома Перетты-милашки десять наймитов.

Перед ним явился тот же человек, что и в прошлый раз. Сен-Жюльен спросил:

— Ну что?

— Пока ничего, — лаконично ответил тот.

— Вот черт! — воскликнул Сен-Жюльен. — Неужели уйдет?

— Погодите, сударь, не спешите. Появится, куда денется!

— А оттуда точно нет другого выхода?

— Да как сказать… Карьер уже много лет, как заброшен, — теперь, пожалуй, никто и не скажет, далеко ли тут тянутся выработки и в какую сторону. Были старики, так они помнили, — да все померли. А я, к примеру, никогда не слышал, чтобы тут был другой выход.

— Ну подождем, — мрачно сказал Сен-Жюльен.

А теперь нам пора вернуться к Жеану Храброму — мы оставили его как раз тогда, когда он запустил руку в сокровищницу — и, соответственно, Пардальяну, собиравшемуся гневно обличить его.

Итак, Жеан с безумным видом посмотрел на полную пригоршню драгоценных камней, поискал машинально, куда бы спрятать добычу, — и вдруг, с силой швырнув камни на место, воскликнул:

— Нет, я не сделаю этого!

Пардальян — он уже было ступил одной ногой в яму — опять бесшумно вылез наверх и уселся на куче земли. Лицо его просветлело, и он прошептал:

— Ну, я же говорил! Не мог я в нем так ошибаться! Однако, черт возьми, и натерпелся же я страху — в жизни так не пугался!

Жеан же тем временем задумчиво проговорил, рассуждая сам с собой:

— В прежние времена мне, несмышленышу, случалось обчистить припозднившегося прохожего — но меня извиняла моя молодость. Мне говорили: это честная дележка, ибо тот, у кого ничего нет, отнимает у другого лишнее. Я так и думал. Но теперь я знаю истину. Бертиль открыла мне глаза. Господин де Пардальян своим примером показал мне, что такое истинное благородство и великодушие — видя его бескорыстную дружбу ко мне, я краснел при воспоминании о том, каким был прежде. Если я совершу это мерзкое дело, то смогу ли я пожать его честную руку и заглянуть в глаза той. в ком для меня все? К чему богатство, если вся моя жизнь будет отравлена? Нет, уж лучше бедность и даже нищета, чем презрение тех, кого я люблю!

Пардальян наверху удовлетворенно кивнул.