Кэлли стоял у окна и смотрел на улицу. Гигантские столбы солнечного света расходились из-за темной тучи, повисая между землей и небесами, подобно стойкам, поддерживающим небо. Но люди были слишком заняты, чтобы это замечать. Они шли по улице в одну и другую стороны, поглощенные мыслями о своих делах.

Когда он вернулся, Элен уже проснулась и искала его взглядом.

– Они нашли Уорнера? – спросила она.

– Скрылся, – покачал головой Кэлли.

– Куда?

– Да в любое место, куда могут привести деньги. Не знаю.

– Мне кажется, теперь я ненавижу это, – сказала она, – эту работу в галерее. Не думаю, что вернусь туда. Никого там не интересует сама работа, понимаешь? Это, конечно, штамп, но это так. А картина – это просто деньги в рамке. Я, возможно, виновата не меньше, чем любой другой. Очень может быть. Я даже не знаю, имеет ли это значение. Но Уорнер... – Она замолчала, словно приводя в порядок свои мысли. – Как можно было проделать такое? Убить всех этих людей...

– Для него это не имело значения, – сказал Кэлли.

– Почему? – Элен вопросительно уставилась на него: он сказал это так, словно знал ответ.

– Ты просто не видишь этого, потому что тебя там нет. Ты не испытываешь огорчения, потому что ты не знаешь этого человека. Ты не очевидец ни одного из свидетельств смерти: гробы, похороны, родственники в трауре, чиновники похоронных контор... Это не имеет отношения к реальному человеку, это нечто абстрактное, благодаря чему все проходит незаметно. Подумай: вот ты смотришь телевизор. Где-то произошло землетрясение. Дети погребены под завалами. Сотни погибших. Разве ты откладываешь из-за этого свой вечерний поход в театр?

– Но Уорнер вызвал все это, – возразила Элен. – Смерти не были случайными, он сделал так, чтобы это случилось.

– Единственное отличие между твоим пониманием этого и его, – пожал плечами Кэлли, – в том, что ты воспринимаешь человека не как статистическую единицу. А по статистике люди ведь все время умирают.

– Их было слишком много, – сказала она.

– Это относительное понятие. Все зависит от того, что ты можешь себе позволить. Слишком много, говоришь? Если ты ведешь войну, то это возможность улучшить соотношение сил в свою пользу. Ты высылаешь вперед дозор, вступаешь в бой с противником, убиваешь человек двадцать. И ведь никто не говорит: «Это слишком много». Ты сбрасываешь бомбу и убиваешь сотню. И никто не говорит: «Слишком много». Смерть множества людей – это показатель эффективности войны. Уорнер, я полагаю, рассматривал свою деятельность, как своего рода войну. Войну против конкурентов, войну за приумножение своего богатства. Это не так уж и необычно. Скольких убивает мафия, разные банды?

– Не важно, что ты делаешь, до той поры, пока ты выигрываешь войну? Это так?

– Да, так.

Просвет в туче позволил пробиться через нее солнцу, и на какую-то минуту окно за спиной Элен постепенно стало мутнеть, словно пораженный катарактой хрусталик глаза. Прямоугольник света появился на одеяле Элен и тут же начал блекнуть. Некоторое время они посидели молча. Потом Элен вложила свою руку в руку Кэлли. Если она ненадолго закрывала глаза, ей было за что держаться.

Он рассказал ей ровно столько, сколько рассказал бы кому-то другому:

– У меня там был один парень, разузнавший все для меня... Ну, он знал людей, знал этот край. Он мне это и раздобыл.

– А что насчет Кемпа?

– Я встречался с ним, но это были непродолжительные встречи.