Добято скривил тонкие, нервные губы в горестной полуулыбке. Рано утром войдя в залитую кровью квартиру Храмцовых, он испытывал такое же чувство беспощадной жестокости, холодную ненависть к Убийце.

Хорошо подполковнику и другим сотрудникам уголовки, мало знакомы с прокурором, редко встречались. Могут улыбаться, даже шутить. А каково другу юности убитых?

Поминальный стол накрыт в отмытой квартире прокурора. Разносолов и деликатесов нет, не то время – кризис. В основном – соленые помидоры и огурцы, разваренная картошка, крупно нарезанная колбаса «собачья радость», какие то винегреты салаты. Видимо, жены расстарались, сбросились, кто чем богат. Зато водки ребята закупили – на три отдела хватит в дым упиться, да ещё останется на похмелку.

Застолье – традиционное: без пышных тостов, как принято, без «звона бокалов». Вспоминали о совместных операциях, об упрямстве Храмцова при выдаче разрешений на задержание, обыски, допросы, о его редкой даже в прокурорской среде принципиальности. Железный был мужик, непрошибаемый.

Новички, затаив дыхание, слушали воспоминания ветеранов, а те разошлись во всю. Немудренно, ведь они знали Николая с первых дней его работы в прокуратуре, начиная с должности следователя.

– Помню, Храмцов допрашивал одного бандюгу. Крутого до омерзения, штампа негде ставить. По внешности – трехстворчатый шкаф позавидует! Столько гробов понастроил – стреляй, не ошибешься, все равно – смертный приговор, – тихо и медленно говорил подполковник. – Николай не поддавался гневу, не кричал, не грозил. Будто не следователь – отец родной! Даже приказал снять браслеты, воду в стакан налил. Мне приказал посидеть в коридоре… Ну, крутой мужик порешил – перед ним сидит вахлак, типичный фрайер. Решил оглушить, отобрать пистолет и слинять… Николай так его скрутил – полчаса водой отпаивали…

Добято молча пил, внимательно слушал выступающих с тостами. Сам по обыкновению помалкивал. Хотя, не в пример рассказчикам, мог такое поведать, что те вмиг бы проглотили языки.

– Как думаешь, повяжем? – обратился к нему сосед, парень средних лет, лобастый, с кольцами белокурых волос, и сам себе ответил. – Никуда не денется, вонючий ублюдок, конечно, повяжем.

– Повезет кому нибудь? – огорченно вздохнул сыскарь, сидящий слева от Тарасика. – Я даже не надеюсь – невезучий. А хотелось бы поглядеть в трусливые глаза, врезать по сопатке, так, чтобы голова отвалилась!

Добято кивнул. Дескать, действительно, хорошо бы встретиться с маньяком лицом к лицу. Подумал и спрятал под свисающей скатертью судорожно сжатые до белизны на костяшках кулаки. Пусть говорят ребята, пусть надеются на встречу с Убийцей, а повяжет его обязательно самый близкий к Храмцову человек – сыщик Добято! Никаких не может быть сомнений, только он!

Издеваться, тем более, пытать, «резать на куски» не станет – не сможет, а вот несколько минут подержать дуло «макарыча» перед глазами повязанного преступника – с удовольствием. Пусть припомнит свою кровавую расправу с семьей прокурора, пусть в последний раз помолится Сатане. Потом – нажать спуск. Без допросов, очных ставок, нудных разбирательств.

Твердо решил – завтра же заявится к подполковнику, напишет короткую рапортину, потребует поручить розыск преступника ему. Не отстанет до тех пор, пока начальник не согласится.

Можно было бы, конечно, начать «осаду» сейчас, прямо по горячим следам, но Тарасик не решился, Не хотелось поминать друга и, одновременно, вести деловые разговоры. Завтра – совсем другое дело!

Водка не брала, перед горечью утраты даже она оказалась бессильной.