– А зачем, в таком случае, встревать? – теперь она ответила вопросом на вопрос. – Да и ты, Стасик, я уверена, меня без помощи не оставишь.

– Помогу, конечно, какой разговор. И с таможней все утрясем, как просила... Но разве только в этом дело?

– А в чем же? – ответила недоуменно. Что-то сегодняшний разговор начинал ей все меньше нравиться. Неужели у Стасика возникли трудности?! Совсем на него не похоже. – Слушай, ты явно что-то не договариваешь. У тебя неприятности?

– Да нет... Все в норме... Пока... – вывернулся Савченко. И это «пока» Алину тоже неприятно удивило.

Но она решила не обострять. Если посчитает нужным – сам обо всем расскажет.

– И все-таки, – настойчиво продолжил Станислав Сергеевич. – У тебя же есть своя собственная ниша... Сколько на сегодняшний день у тебя салонов? Пять? Шесть?

– Ну это же неважно, – раздраженно прервала его на полуслове. – Как ты не понимаешь, что для нашей Тмутаракани это уже предел?! Все. Рынок заполнен...

– Выходи на Владивосток. Без проблем... И люди нужные есть. Помогут. И уровень должный обеспечим.

– ...

– А не хочешь... давай я тебе на ресторан денег дам, чтобы из оборота не тянула? Хочешь, готовый подарю?

Алина уже было решила съязвить, но передумала. Мягко отстранилась, поднялась на ноги, привычным движением оправив юбку. Демонстративно, молча, скуксившись, как девочка, покопалась в сумочке, всем своим видом давая понять, что вполне в состоянии и обидеться. Савченко все это время наблюдал за ней ироничным взглядом, чувствуя, что еще немного, и она опять заставит его пойти на попятную. Ну не мог, не способен он был устоять перед этими ее умилительными «женскими приемчиками».

Семеныч

В обожженном морозным, жестким, как наждак, ветерком горле нещадно першило, ноги, подкашиваясь, дрожали. Сердце, казалось, еще какой шаг ступи, и нипочем не удержишь – выпорхнет из груди, как птаха из клетки. Не больно-то потаскаешь по тайге в без малого семьдесят лет тяжеленную ношу. Да и годочки-то эти, право дело, не на припечке провалялся. Всю жизнь корячился, жилы рвал. «Да стой ты! Стой, говорю!» – тяжело отдуваясь, сорвавшимся голосом прохрипел Семеныч. Акай, холера такая, еще раз ломанулся вперед, резко поддернув постромки, так, что едва не свалил хозяина. Но видя, что тот вперед не спешит, ловко извернувшись, подпрыгнул, лизнул шершавым языком Семеныча в нос да с чувством исполненного долга бухнулся в снег. Что, мол, нам-то? Можем и переждать. А нет, так опять поиграем в пристяжного коника. «Тебе бы все баловать, засранец, – незлобиво пожурил его хозяин и, нагнувшись, отцепил собаку от поволока. – Побегай малость. Опростайся». А сам, покряхтев, опустился на корточки: «Ну как ты там, парень? Живой, нет?» И, не дождавшись ответа, озабоченно потрогал горячий, весь в бисеринках выступившего пота лоб Андрея, недовольно покачал всклокоченной непокрытой седовласой головой: «Поспешить бы надо. Совсем, видать, мужика лихоманка разбила. Дай-то бог – в целости до деревни дотащить».

Это, конечно, надо бы поспешить, а как тут поспешишь, когда уже у самого, пердуна старого, глаза на лоб лезут. Никаких силов не осталось вот так-то, волоком, его конячить напрямки да по кочкам. По дороге-то не пойдешь – а вдруг как нелюди те, что шкуру парню продырявили, по пути встретятся. Совсем тогда дело швах будет. Беды не оберешься: и тебя самого заодно с им не за понюх табаку порешат, злыдни.

Семеныч удовлетворенно хмыкнул, отметив про себя, что сработанная им повязка на ране у мужика вроде как поменьше кровит, запахнул на нем поплотней свою старую кухлянку, нахлобучил тому ушанку поглубже на голову: всю верхнюю одежу с себя содрал, стараясь согреть болезного.