Из глаз боцмана, раздраженных едким дымом, ручьями текли слезы, он ужасно потел, но с усердием римской весталки[1] подбрасывал шишки в огонь, чтобы тот не погас. Боцман заявил, что предпочитает утонуть в собственных слезах, чем дать себя на съедение проклятому гнусу. Поэтому он в одиночестве сидел в наполненной дымом палатке и из плоской бутылки глоток за глотком пил свой любимый ром.
Томек сидел в сторонке под деревом. Из‑под полуприкрытых век он глядел на лагерь, совсем не обращая внимания на тучи гнуса, бешено вертевшиеся в неподвижном, влажном воздухе. И лошади, и собаки жались к дымящим кострам; их пугал жалобный вой тигрицы, время от времени доносившийся из глубины тайги.
Неспокойно себя вели и тигры, запертые в клетках. Они поминутно бились о решетки, отделявшие их от свободы. Томек прислушивайся к гневному рычанию тигров и одновременно наблюдал за отдыхающими друзьями. Вильмовский о чем‑то беседовал с сыновьями Нучи, Смуга занялся перевязкой псов, раненых во время охоты, а Павлов, заткнув уши ватой, уселся рядом с неотступным Удаджалаком у костра, как можно дальше от клеток с разъяренными тиграми. Нучи ни на шаг не отходил от четвероногих пленников. Он пытался успокоить их словами.
Томек машинально отгонял рукой гнус, лепящийся к его лицу, выплевывал гнус изо рта, и все больше внимания посвящал старому нанайцу. После утренней беседы со Смугой Томек не переставал думать о том, как спрятать в лагере Збышека после его освобождения из ссылки. Ему приходили в голову самые фантастические идеи, но ни одну из них он не мог признать подходящей. Томек посмотрел на Павлова. Сыщик руками закрывал уши и исподлобья недоверчиво поглядывал на сидящего рядом с ним Удаджалака. Как раз в этот момент Томеку пришла в голову блестящая идея. Взволнованный ею, он встал и подошел к старому нанайцу.
– Послушай, Нучи, может быть, разложить больше костров вокруг клеток? Сегодня ужасно много гнуса, – спросил он.
– Наша развела довольно костер. Это не гнус их раздражает, – ответил нанаец. – Очень близко кружит мать амбы.
– А ты знаешь, где сейчас кружит тигрица?
Нанаец кивнул головой.
– Да, мы ее обидели, она тоскует по детям, – сказал Томек, наблюдая за выражением лица Нучи.
– Твоя хорошо говорит, – согласился следопыт. – Но наша любит малых амба и не обижает их. Наша дает есть, наша учит.
– Если бы тигрица знала это, она оставила бы нас в покое? – спросил Томек.
Нанаец буркнул себе что‑то под нос и опять посмотрел в темную чащу тайги.
– Нучи, помоги мне найти тигрицу, – шепнул Томек.
– Нет, нет. Амба очень, очень злой. Плохо будет с нами, – возражал Нучи.
Томек задумался; но вскоре ему опять пришла в голову какая‑то идея, потому что он слегка улыбнулся и сказал:
– Если ты никому не скажешь, я тебе доверю тайну...
Заинтересованный Нучи наклонился к юноше.
– Старый Нучи очень мало говорит, – заверил он юношу.
– Я обладаю тайной властью над дикими животными. Умею взглядом делать их покорными.
Нанаец удивленно взглянул на Томека; хитро блестя глазами, ответил:
– Так пусть твоя глазами говорит амбам в клетках, чтобы сидели тихо!
Томек пожал плечами и ответил:
– Если твои сыновья выполняют твой приказ, разве я могу мешать им в этом? А видишь! Молодые тигры отвечают на зов матери. Это тигрицу надо убедить, чтобы она перестала их звать. Я ей объясню, что ее детям здесь хорошо.
– Ты в самом деле можешь это сделать? – удивился голь д.
– Веди меня к ней и убедишься сам.
Старый следопыт еще минуту колебался, но наивное любопытство взяло верх над осторожностью. |