— Завтра же и начнем. Ясно?

Председательша неожиданно засмеялась. Положила руку на плечо парня.

— «Завтра же и начнем. Ясно?» Нет, не ясно, товарищ уполномоченный. Мы уже не раз пробовали очищать это зерно. Да ни триер, ни веялка не берут. Вот это тебе ясно? — И снова засмеялась.

Она смеялась так искренне и заразительно, что Степан не выдержал и широко улыбнулся. Но тут же потушил улыбку, нахмурился:

— Что же делать? — встревожился он. — Мы не найдем хлеба, другие не найдут… А там же прямо сказано: «Наступление Красной Армии будет приостановлено». Хоть руками перебирай, а зерно это надо очистить. Ну давайте же придумаем что-нибудь, Настасья Федоровна. А?

В лице и в голосе Степана было столько трогательной ребячьей беспомощности, что Усковой стало жаль парня. Она легонько обняла его за плечи.

— Эх ты, комиссар! Ну, не волнуйся. Что-нибудь придумаем. Всем миром будем думать. Ум хорошо, а два лучше. Сейчас пошлем за народом. А пока пойдем ко мне, пообедаем. Накормлю тебя щами, горячими и свежими.

Он не отказался.

В контору приглашались только активисты: бригадиры, члены правления, коммунисты и комсомольцы, а пришли все колхозники.

Короткую речь уполномоченного выслушали молча. Но когда он сказал, что в колхозе есть хлеб и нужно только желание и труд, чтобы сдать его армии, народ заволновался, зашумел. Послышались голоса:

— Где ты нашел хлеб?

— Говори толком, на что намекаешь?

— Может, семена вытрясти хочешь?

— Нет, не семена. — Степан прошелся пятерней по взлохмаченным волосам. — У вас в амбарах сотни центнеров отходов. В них немало пшеницы. Надо ее добыть и сдать. Хоть по зерну отбирать, а надо очистить. Солдаты ждут от нас хлеб.

Долго никто не начинал разговора. Для каждого из них простое русское слово «солдат» имело свой, особенный смысл. Для одного с этим словом связывался образ отца, для другого — сына, третьей казалось, что говорят о ее муже. Судьбы и жизни самых близких и дорогих люден зависели теперь от них. Было над чем подумать.

Первым поднялся Силантьевич.

— Я так кумекаю. — Старик зажал в кулаке реденькую бороденку, дернул ее, будто хотел с ней расстаться, крякнул и продолжал: — Можно зерно добыть из овсюга. Надо изделать сита из жести. Только размером поболе. И через них просеять все отходы. Мороки, конечно, много, зато надежно.

— Можно и на горке попробовать, — подала голос невысокая молодая женщина и, засмущавшись, умолкла. А ее уже забросали вопросами, требуя разъяснения. Пришлось молодухе разговориться. Оказывается, сегодня она была у сестры в соседней деревне. Там для очистки зерна придумали «горку». На два деревянных ворота, скрепленных рамой, натянули байковое одеяло. Один конец рамы приподняли, вот и получилась горка. Ворот начинают вращать, и «горка» приходит в движение. На нее сыплют отходы с зерном. Овсюг цепляется за байку, липнет к одеялу, а пшеница отлетает в сторону.

Женщина рассказывала о «горке» путано и долго, но предложение всем понравилось.

Всю ночь работали колхозные мастера. Они изготовили несколько огромных сит и две «горки». Рано утром у амбаров уже собрался народ.

И «горка», и сита хорошо очищали зерно. Только медленно. А тут еще, как назло, завернули такие холода, каких давно не бывало.

Однако просить и уговаривать никого не пришлось. Колхозники разбились на группы — по два к ситу, по четыре — к «горке». Установили очередность, и задребезжали силантьевские сита, заскрипели «горки». Шесть суток без перерыва работали люди на ледяном ветру.