Олег был добродушен и терпелив. Только однажды, когда Богдан не приехал на похороны бабушки, брат взорвался. Он назвал Богдана свиньей и дал ему пощечину.

В начале тридцать седьмого аспирантский приятель ошарашил Богдана известием: «Олега на днях арестуют, — сказал он. — Думай, пока не поздно». А что было думать? Арестуют брата, значит, прощайся с мечтой о кандидатском дипломе и о блестящей карьере. Богдан метался, как мышь в мышеловке, пока тот же приятель не подсказал ему выход…

Они встретились через неделю в одной из комнат громадного здания. Очная ставка была короткой. Выслушав заранее отрепетированную речь Богдана, брат сказал: «Жалею, что не задушил тебя, гаденыш, тридцать лет назад». И больше ни слова.

Мать хлопотала за Олега, и Богдан перестал встречаться с матерью.

В те дни Богдан впервые почувствовал гнетущую, иссушающую душу власть страха. Он боялся всего: и телефонного звонка, и дверного стука, и даже собственного голоса. Но особенно его пугали глаза жены. Под их взглядом он чувствовал себя вывернутым наизнанку. Отправив Луизу с сыном на все лето к дальней родственнице под Харьков, немного успокоился…

Богдан Данилович с большим трудом вырвался из цепких лап воспоминаний. Ну кто их звал сейчас? Ему было так хорошо, и на тебе, притащились, напустили мраку. Неужели это никогда не забудется и станет вечно отравлять ему жизнь?

И Шамов заставил себя улыбнуться и начать оживленный разговор с Коненко.

3.

Областной прокурор остановил лошадь у крайней избы. Вылез из ходка и в сопровождении членов комиссии направился в дом. Там, кроме старухи, никого не было. Она нимало не удивилась гостям. Обмахнув полотенцем лавку, пригласила садиться.

— Одна живешь, бабушка? — спросил прокурор.

— Пошто одна? Со стариком и с дочкой. Зять-то на фронте. Был внучок, да помер.

— Кто же работает? Дочка?

— Кому еще? Она. Мы со стариком уже не работники. Правда, весной нонче и мы робили. Все робили. Никто дома не сидел.

— Это почему так?

— А нонче всем, кто в поле выходил, хлебушек давали. По триста грамм на человека. Мы за месяц-то более полутора пудов получили. Правда, не чистый хлеб, ну, все ж хлебушек.

— Так, так. А где старик?

— К свояку пошел. Да он зараз вернется…

Поговорив еще о разных пустяках, прокурор поблагодарил словоохотливую старуху, попрощался и вышел. На улице, наморщив свой большой лоб, сказал членам комиссии:

— Как видите, сигнал подтверждается.

В правлении колхоза щелкал счетами горбатый счетовод.

— Где ваш председатель? — спросил прокурор.

— Рядом, — ответил счетовод и показал на дверь соседней комнаты.

Трофим Максимович Сазонов тяжело поднялся навстречу гостям. Он был угрюм и неприветлив. За последние месяцы Сазонов сильно изменился, постарел. Стал совсем седым. Крупное с тяжелым подбородком лицо все в морщинах.

Минувший год оказался на редкость тяжелым. Ранним летом над полями колхоза разразился не виданный в здешних местах град. Добрая треть хлебов погибла. Позже напала какая-то болезнь на картошку. Колхозники остались без хлеба и без картофеля. Деревня никогда не бедствовала так, как в эту зиму. Трофиму Максимовичу пришлось всячески изворачиваться, чтобы спасти свое село от голода и вовремя провести весенний сев. А годы и силы были уже не те. Сазонов частенько жаловался на сердце и не раз говаривал, что пора переложить непосильный груз председательствования на другие плечи — помоложе.