— Бабы не клюют тебя?

— Нет. Поначалу-то все выпытывали. От кого, мол. Я сказала, кого люблю — от того и ребенок. Ну, они и отцепились. Знают мой характер. Да и, по-моему, они догадываются. В деревне все друг у друга на виду.

— Пускай догадываются. Можешь им прямо сказать, чей сын. Я прятаться не собираюсь. Надо было давно открыться. Смалодушничал я.

— Полно наговаривать-то на себя.

— Не тревожься, Настенька. И ни о чем не думай. Все будет хорошо.

— Да я и не думаю об этом. Мне бы вот только сынка родить. Да чтобы был на тебя похожий. А остальное приложится.

— Не приложится — сами приложим. Эх, Настя, Настя. Мы же не старики. Все впереди, все будет.

— Будет, коли не разлюбишь, не пожалеешь…

— Зачем ты такое…

— Прости, Вася. Поглупела я от счастья. Сама себе не верю. Говорят, поверишь — не сбудется.

— Сбудется. Все сбудется. Потому что в наших руках. Только от нас зависит. Не тревожься попусту. Береги себя. Его ведь растить надо.

— Вырастим, Вася…

Они просидели до полуночи.

— Куда ты в ночь-то? — попыталась она удержать его.

— Ничего. Не впервой. Тут не дорога, а одно удовольствие. Мигом домчу. Да и нельзя мне. Утром уезжаем. Ну, любушка моя, до свиданья. Не расстраивайся. Себя побереги.

2.

Поездка в Действующую армию заняла больше месяца. В Малышенку Василий Иванович вернулся в конце января сорок пятого года.

Прямо с вокзала, не заходя домой, заторопился в райком партии. «Позвоню в колхоз. Поговорю с ней хоть по телефону».

Первым в райкоме ему встретился Шамов.

Он поздравил секретаря с приездом, спросил о самочувствии.

— Все хорошо, — весело ответил Рыбаков. — Заходи. Рассказывай. Как живете, что нового?

— Да вроде все в порядке. Никаких ЧП. Вот только Ускова умерла.

— Какая Ускова? — спросил Рыбаков побледневшими губами и вдруг почувствовал, как под ногами качнулся пол. Василий Иванович вцепился в уголок стола и натужно прохрипел: — Какая?

— Председатель колхоза «Коммунизм».

— Врешь! — схватил Шамова за грудь, рванул к себе. — Врешь!

Перед глазами Рыбакова поплыли темные круги. Рука разжалась, выпустив воротник шамовской гимнастерки.

— Когда?

— Да вскоре, как вы уехали. От родов. Родила сына, а сама…

— Не надо…

— Выпейте воды. Черт меня дернул. Кабы я знал…

— Ты все знал, — не разжимая зубов, процедил Рыбаков. И в голосе его и во взгляде была такая ненависть, что Шамов даже попятился. — Ты знал и рад этому. Уходи…

Богдан Данилович проворно юркнул за дверь. А Рыбаков постоял минуту, пьяно раскачиваясь из стороны в сторону. Диким, бессмысленным взглядом огляделся вокруг и, медленно переставляя онемелые ноги, вышел в приемную.

Здесь он увидел Лукьяныча. Старик хотел было поздороваться с секретарем, но, глянув в перекошенное лицо, осекся на полуслове.

— Запряги жеребца. Подъедешь к больнице, — глухо проговорил Рыбаков и пошел к выходу.

Он шел по улице, сутулясь, опустив голову. Он не видел встречных, не отвечал на приветствия. На пороге больницы снова почувствовал острую боль в сердце. Стиснул зубы, напрягся, постоял, держась за дверной косяк, и едва боль отхлынула, переступил порог.