— Вы так хорошо говорите по‑английски, но я различаю легчайший акцент. Я не могу его определить. Вы говорите не так, как большинство французов. Вот я и заинтересовалась — где вы родились.

— Какая вы умница, что заметили это. У вас тонкий слух.

— Значит, вы не француженка?

— Нет, я все‑таки француженка. Я стала французской гражданкой очень много лет назад. Но родилась я в Америке. Мои родители — ирландцы. Мои мать и отец эмигрировали в Америку со своими родителями будучи детьми. Оба выросли в Нью‑Йорке. там они встретились и поженились.

— Удивительно! Значит вы американская ирландка.

— Да, по происхождению. Но почему вы так удивлены?

— Но, вы настоящая француженка! У вас такой шик, такой прекрасный стиль, который я называю истинно французским стилем, вы так выглядите, так одеваетесь, и при этом вы совсем не француженка! — Она замолчала, покачав головой. — Ах, я не должна так говорить! Конечно, вы француженка. Прожив здесь столько лет, будучи замужем за французом! Иначе и быть не может.

— Смешно сказать, но я чувствую себя совсем француженкой. А то, что вы слышите в моей речи, это ритм, вероятно. Ирландский ритм, который я переняла у матери в детстве. Но знаете, я даже и не подозревала, что он еще чувствуется, когда я говорю по‑английски.

— Очень слабо, но чувствуется, — ответила Вивьен.

— Я вам все объясню. Когда я приехала в Париж впервые, я полюбила этот город — задолго до того, как я встретила Эдуарда и полюбила его. Я поняла, что хочу жить здесь, никакое другое место мне не подходит, потому что я увидела город света. Поэтому сразу же стала брать уроки французского, зная, что если я хочу поселиться в Париже, я должна знать язык. Я рада, что осталась здесь. Франция была ко мне добра. Я никогда не жалела, что переехала в эту страну.

— Вы приехали во Францию из Америки?

— Нет, из Лондона. Я жила там во время войны. — Я налила чаю ей и себе.

— Спасибо, — она откинулась на спинку садового стула и оглядела сад. Мне показалось, что она погружена в свои мысли.

Я наблюдала за ней. Она как будто была чем‑то озабочена, и я спросила:

— У вас все в порядке, Вивьен?

— Да, конечно, Почему вы спрашиваете?

— У вас такой озабоченный вид, даже, пожалуй, обеспокоенный.

— Графиня, Зоэ, я чувствую, что должна сказать вам одну вещь. Я хотела заговорить о ней еще вчера, но уже было поздно, и я не хотела вас утомлять. Я и сейчас не уверена, можно ли это сделать.

— Можно. Я хорошо себя чувствую, Я уже сказала, что лекарство сотворили чудо за последние сутки. Почему бы вам не сказать мне, что вас заботит? Почему не снять с себя это бремя?

— Дело в том, — она умолкла, вздохнула и посмотрела куда‑то в сторону, но потом опять обратилась ко мне.

Ее ясные зеленые глаза были такие умные, искренние и честные, что у меня замерло сердце.

Она сказала тихо и серьезно:

— Я хочу рассказать вам кое‑что.

Я кивнула.

— В прошлый вторник, когда я пришла к вам, меня очень к вам потянуло. Я провела у вас чуть больше часа, но почувствовала, что уже знаю вас так, будто знала всегда. Когда вам стало плохо, мне очень хотелось помочь вам. Невыносимо было видеть, как вы мучаетесь. Я прихожу к вам с тех пор потому, что беспокоюсь о вас. Мы много беседовали в эти дни, мы узнали друг друга, и мне стало казаться, что между нами есть какая‑то связь. Это трудно объяснить, ведь мы познакомились всего неделю назад. Но это так. Я чувствую, что вы близки мне, графиня Зоэ.

— Я это знаю, Вивьен, и сама чувствую тоже самое.