|
Сам Путивцев на своей шкуре испытал это. Два года просидел он в окопах, видел, правда отдаленно, фигурки в зеленых мундирах. Потом он видел их сверху, с дирижабля, с которого корректировал огонь. Путивцев считался лучшим корректировщиком батареи. С дирижабля они казались ему зелеными муравьями… И вот теперь он видит их впервые не в бинокль, не в перекрестие панорамы, не с высоты пятисот метров, а, можно сказать, воочию, рядом: крестьян, таких же, как и он в прошлом, — с узлами вен на руках и с обветренными лицами; и их хозяев — в добротных сюртуках, в сапогах, сшитых по заказу, мягко шуршащих при шаге.
В окно тянуло сыростью, пахло хвоей. На лугах было полно цветов. Как серебряные блюда, блестела на солнце вода, заполнившая впадины. Голубое небо постепенно серело — это задышали продымленные легкие промышленного Берлина. По сторонам от железной дороги потянулись пригородные дачки в белом кружеве цветущих садов, и наконец пошел уже сам город — красно-кирпичные дома, выложенные брусчаткой улицы, каналы и чугунные мосты с затейливой вязью перил. На Силезском вокзале их встретил представитель посольства. Он принес билеты и сказал, что поезд на Росток идет через два часа. В дорожном ресторане они перекусили. И вот уже их поклажа и они сами в вагоне экспресса «Берлин — Росток». Вагон первого класса: все блестит, удобные глубокие сиденья с высокими спинками, обтянутые мягким толстым материалом. В купе, кроме них, никого не было. Полупустыми были и другие купе в этом вагоне. Зато второй класс, а особенно третий — набиты. — Немец бережлив. Четыре с половиной часа он готов вытерпеть, даже если будет ехать в ящике, лишь бы сэкономить лишнюю марку, — пояснил Юра, — а к тому же, как вы знаете, Пантелей Афанасьевич, у них сейчас экономический кризис. — Что-то кризиса, Юра, я пока не вижу. — Увидите еще, — пообещал Топольков. За Варновом пейзаж стал быстро меняться. Здесь уже не было обширных полей, как в центральной части Германии. Небольшие, хорошо возделанные клочки желтовато-глинистой земли были зажаты небольшими лесами, на них нередко попадались валуны — следы ледниковой морены. — Юра, ты бывал в Ростоке. Как он выглядит? — Неплохой городок, я бы даже сказал — красивый. В свое время это был крупный порт. Есть там судоверфь. А вот где «Мариене», завод, о котором вы говорили, не знаю. На «Мариене» Путивцеву предстояло опробовать модернизированную модель истребителя «Хейнкель-37» и решить, стоит ли покупать еще несколько машин этого типа. Год назад были куплены два истребителя. Машины в принципе были неплохими — скорость, маневренность, но с «секретом»: их почти невозможно было вывести из плоского штопора. Петренко, пилот, который «обкатывал» одну машину, разбил ее во время третьего вылета. Хейнкелю была предъявлена рекламация, а спустя какое-то время фирма сообщила, что они сдвинули центровку и самолет теперь выходит из плоского штопора. На Ростокском вокзале, как только они вышли из вагона, к ним направился высокий худощавый господин в светло-сером костюме: — Ви есть господин Путивцоф, а ви?.. — Топольков! — представился Юра. — Компания «Хейнкель» приветствует вас в Ростоке! — Представитель компании приподнял шляпу и приложил руку к узкой груди. На привокзальной площади их ждала машина — четырехцилиндровый черный «мерседес-бенц». — Битте шён. — Представитель компании услужливо распахнул дверцу и, когда все они влезли в машину, поздоровались с шофером, наконец представился: — Мое имя Фриц! — Фриц? — Да, да… У вас есть Иван, у нас — Фриц. |
