— Он не был коротким, — едко ответила я.

— Я знаю, любимая, — нежно сказал он, даря мне долгий поцелуй. А затем наши тела переплелись между собой, и мы полностью забыли о разговоре до тех пор, пока в дверь не постучали, и мы не отскочили друг от друга, слегка смеясь.

— Еду принесли! — Мы оба бросились к двери.

Лишь после того, как мы расправились с курицей с кешью и свининой в кисло-сладком соусе, я вернулась к нашей исповеди.

— Значит, ты попросил мое дело… и что ты там нашел?

Уилсон проглотил и сделал большой глоток молока.

— Тогда я не знал, с чем имею дело. Вы были трудным случаем, Ичхоук. Ты знала о том, что к твоему делу был прикреплен полицейский рапорт?

Я замерла, моя ложка застыла между ртом и миской.

— Что?

— Когда было обнаружено тело твоего отца, они снова открыли твое дело. То немногое, что было известно. Было предпринято несколько попыток узнать, кем была твоя мать. По очевидным причинам. Твой отец был официально мертв, и кто-то подумал, что стоит снова попытаться отыскать твою мать. В файле было не так уж много. Я не понял, зачем школе понадобилась эта копия, кроме той, в которой написано, что ты находишься под опекой государства, по крайней мере, пока тебе не исполнится восемнадцать. А еще в файле стояло имя офицера. Я записал его, не знаю зачем. Может, потому что оно забавно звучало — Иззард. Оно тебе знакомо?

Я кивнула, продолжив есть.

— Он был одним из офицеров, которые нашли меня, чтобы поговорить после исчезновения моего отца.

Мы ели в тишине.

— Они звонили мне. Из лаборатории в Рено. Они звонили мне. Результаты готовы.

Уилсон уставился на меня, его вилка застыла на полпути ко рту, он ждал, когда я продолжу.

— Они хотят, чтобы я приехала. У них есть совпадение. Они все мне покажут. Я знаю уже две недели. Одна часть меня хочет сесть в машину прямо сейчас и поехать в Рено. Она не может ждать. Но другая часть, та часть меня, которая принадлежит Джимми. Она не хочет ничего знать. Он был всем для меня, и я не хочу отпускать его. Я не хочу знать ничего, что могло бы изменить мои чувства к нему и нашу с ним историю.

Я подумала о том, как маленькое проявление доброты по отношению к маленькой голодной девочке изменило судьбу Джимми Ичхоука, и о том, какую цену ему пришлось заплатить за проявленное сострадание. Одно маленькое действие, и он стал мишенью для маминого отчаяния и оказался в ситуации, в которой ему пришлось взять ответственность за ребенка, возможно, еще более одинокого, чем он сам.

— Я боюсь, что то, что я могу узнать, окажется мерзким и… ужасным. А я очень устала от мерзости, как ты знаешь. Это будет больно. Это ранит меня. И от этого я тоже устала. Что за женщина способна на такое? Что за мать? Крохотная часть меня не хочет ничего о ней знать.

Мы сидели молча, мои слова окружили нас, как граффити на стенах — неизбежные, кричащие, разрушающие гармонию между нами. Уилсон отложил вилку и подпер кулаками подбородок.

— Тебе не кажется, что пора покончить с этим?

Те же слова, что и раньше, но в совершенно другом контексте.

— Покончить с чем? — спросила я в свою очередь.

— С этой неопределенностью, — тихо ответил он, поймав мой взгляд.