Значит, если Уве и не полностью на его стороне, то по крайней мере не настолько слепо подчиняется Алексу, чтобы забыть детскую дружбу. И ведь до чего ловко выбрал момент, чтобы предупредить: сосед слева как раз принялся рыться у себя в сумке… Разведчику же теперь предстояло всерьез поинтересоваться содержимым командирских мозгов.

После короткой внутренней борьбы (кроме брезгливости, приходилось еще и отбиваться от собственной совести, никогда не забывавшей напоминать, что хозяин собирается совершить безнравственный поступок) Ральф послал мысленный зонд.

«Ишь ты…» — Помимо естественного, дорогу разведчику преградил еще один — дополнительный — ментальный барьер.

А вот это уже напрасно: препятствия такого рода как раз и вызывали любопытство. Ральф начал осторожно изучать его природу. В каком-то смысле эти вибрации напоминали те, что окружали его собственное сознание, правда производили чересчур много «шума», да и сил на их генерацию затрачивалось на несколько порядков больше, чем требовалось. Такое обычно случалось, когда человек самостоятельно вырабатывал защиту, а рядом не было опытного наставника, готового указать на ошибки. Это могло означать только одно: Алекс не хотел смириться с тем, что его признали непригодным и даже после отчисления из школы разведчиков продолжал заниматься самостоятельно.

«Эдак вы, мистер Майер, пожалуй, вскорости, чего доброго, заработаете себе истощение сил…»

Алекс и впрямь выглядел ужасно: похоже, он вообще с трудом держался в вертикальном положении. Догадаться, ради кого он так изводился, не составляло труда — Ральф отступил. Отступил, во-первых потому что упорство Майера вызывало определенное уважение; во-вторых, разведчик был отчасти перед ним виноват; в-третьих… Последнее Ральф и сам не мог себе до конца объяснить — скорее, он это чувствовал: Алекс пытался от него скрыть что-то необыкновенно важное, видимо, что-то очень личное… Ральф так и не успел ничего до конца осознать: полог быстро отдернулся, и из палатки показалась голова Марты.

— Ян просит вынести его наружу…

Трудно было представить, чтобы всего за сутки мог настолько измениться человек: некогда холеное лицо Яна заросло щетиной, волосы взлохматились, обычно холодные глаза лихорадочно блестели. Десантник пребывал в сознании; он окинул взглядом сгрудившихся вокруг него товарищей и произнес всего одно слово:

— Карлос…

У Ральфа противно заныло под ложечкой: несколько пар глаз теперь смотрели на него.

— Карлос, — без всякого выражения повторил Ян.

— Яник… — сквозь слезы начала было Марта. И смолкла…

Произошло невероятное: умирающий, который минуту назад с трудом говорил, неожиданно сделал резкое движение (какое именно, разведчик не успел уловить, потому что обзор загородила чья-то могучая спина), затем вскочил… В одной руке он держал кинжал, в другой — меч… Выхватил у кого-то из десантников?

Ян был одним из самых рослых в отряде, поэтому Ральф снова смог увидеть его лицо. Хотя… Возможно, таким его делал причудливый отсвет двух костров, но тот, кто стоял сейчас один против группы вооруженных десантников, мало походил на человека — у него было тело человека, но взгляд, поза… стойка. Стойка зверя, готовившегося к прыжку. Он не собирался отступать, он жаждал крови. Много-много крови — это читалось в его глазах, — и он знал, как ее получить. Семеро карателей могли покончить с ним в любую минуту. Однако они все еще видели в нем своего товарища: для них он по-прежнему оставался Яном, а потому, когда он бросится в самую гущу, его будут стараться обезвредить, но не убить. А это означало, что остановить его возможно лишь изнутри — подавив волю…

Ральф не встретил никакого сопротивления: сознание невидимого существа (разведчик не ошибся: Яна там точно уже не было) раскрылось легко.