Тут выступил вперед и склонился перед королем юноша невысокого роста и хрупкого телосложения. Он был скромно одет, но на его берете сверкала золотая пряжка, украшенная драгоценным камнем, с блеском которого могло соперничать лишь сияние глаз, смотревших из‑под этого берета. Глаза были единственной примечательной чертой лица юноши; но на любого, кто обратил на них внимание, они неизменно производили сильное впечатление. У него на шее на шелковой ленте лазоревого цвета висел золотой ключ для настройки арфы.

Юноша почтительно преклонил колена перед Ричардом, но король в радостном возбуждении поспешил поднять его, пылко прижал к своей груди и расцеловал в обе щеки.

– Блондель де Нель! – весело воскликнул он. – Добро пожаловать к нам с Кипра, король менестрелей! Король Англии, почитающий твое достоинство не ниже своего, приветствует тебя. Я был болен, мой друг, и, клянусь душой, наверно из‑за того, что мне недоставало тебя; ибо, будь я уже на половине пути к раю, твое пение, кажется, могло бы вернуть меня обратно на землю… Какие новости из страны поэзии, благородный любимец муз? Что‑нибудь свеженькое от трубадуров Прованса? Что‑нибудь от менестрелей веселой Нормандии? А главное, был ли ты сам это время чем‑нибудь занят? Но к чему я спрашиваю: ты не можешь быть праздным, если бы даже захотел; твой благородный талант подобен огню, который пылает внутри и заставляет тебя изливаться в музыке и песне.

– Я кое‑что узнал и кое‑что сделал, благородный король, – ответил знаменитый Блондель с застенчивой скромностью, которая не покидала его, несмотря на все восторженные похвалы Ричарда его искусству.

– Мы послушаем тебя, мой друг… Мы сейчас же послушаем тебя, – сказал король. Затем, ласково дотронувшись до плеча Блонделя, он добавил: – Конечно, если ты не устал с дороги; я скорее загоню до смерти моего лучшего коня, чем нанесу хоть малейший ущерб твоему голосу.

– Мой голос, как всегда, к услугам моего царственного покровителя, – сказал Блондель. – Но ваше величество, – добавил он, кинув взгляд на разбросанные по столу бумаги, – заняты как будто более важным делом, а час уже поздний.

– Вовсе нет, мой друг, вовсе нет, мой дорогой Блондель. Я только набрасывал план построения войск в битве с сарацинами, это дело одной минуты… На это потребуется почти так же мало времени, как на то, чтобы разбить их.

– Мне кажется, однако, – сказал Томас де Во, – не мешало бы осведомиться, каким войском будет располагать ваше величество для построения. Я принес сведения об этом из Аскалона.

– Ты мул, Томас, – сказал король, – настоящий мул по тупости и упрямству!.. Ну, благородные рыцари, посторонитесь!.. Станьте вокруг Блонделя Дайте ему скамеечку… Где его арфоносец? Или погодите, пусть он возьмет мою арфу – его собственная, возможно, пострадала от путешествия.

– Я хотел бы, чтобы вы, ваше величество, выслушали мой доклад, – настаивал Томас де Во. – Я проделал длинный путь, и меня больше манит постель, чем щекотание моих ушей.

– Щекотание твоих ушей! – воскликнул король. – Для этого нужно перо вальдшнепа, а не сладкие звуки. Скажи‑ка, Томас, твои уши могут отличить пение Блонделя от крика осла?

– По правде говоря, милорд, – ответил Томас, – я и сам хорошенько не знаю; но оставляя в стороне Блонделя – дворянина по рождению и человека, несомненно, высокоодаренного, я должен сказать в ответ на вопрос вашего величества, что при виде менестреля я всегда вспоминаю об осле.

– А не мог бы ты из учтивости сделать исключение и для меня – тоже дворянина по рождению, как и Блондель, и его собрата по joyeuse science? note 30

– Вашему величеству следовало бы помнить, – возразил де Во, улыбаясь, – что не приходится ждать учтивости от мула.