И шепот пошел по блестящим рядам,

Ужимки, смешки кавалеров и дам,

И герцог, смущеньем и гневом объят,

Метнул на виновную грозный взгляд:

«Ты смело призналась в безумье своем,

Но скоро жестоко раскаешься в том:

Вы оба – ты, Томас, и ты, моя дочь, ‑

Из Беневента ступайте прочь! »

Тут Томас поднялся, шатаясь от ран,

Но духом все так же отважен и рьян.

«Как кравчий – вино, так щедро в бою

Я кровь свою пролил за дочь твою.

Ты как нищую гонишь ее из ворот,

Я ж супругу свою охраню от невзгод.

И не станет она вспоминать Беневент,

Госпожою вступив в мое графство Кент».

Шепот одобрения пробежал среди слушателей, как только сам Ричард подал пример, осыпав похвалами своего любимого менестреля и в заключение подарив ему кольцо изрядной ценности. Королева поспешила преподнести любимцу мужа дорогой браслет, и многие из присутствующих рыцарей последовали примеру королевской четы.

– Неужели наша кузина Эдит, – сказал король, – стала нечувствительна к звукам арфы, которые она когда‑то так любила?

– Она благодарит Блонделя за его песню, – ответила Эдит, – и вдвойне – любезного родственника за то, что тот предложил ее исполнить.

– Ты рассердилась, кузина, – сказал король, – рассердилась, потому что услышала о женщине более своенравной, чем ты. Но тебе не избавиться от меня: я провожу тебя до шатра королевы, когда вы будете возвращаться… Мы должны поговорить, прежде чем ночь сменится утром.

Королева и ее приближенные уже встали, а остальные гости покинули шатер короля. Слуги с ярко горящими факелами и охрана из лучников ожидали Беренгарию снаружи, и вскоре она уже была на пути домой. Ричард, как и намеревался, шел рядом со своей родственницей и заставил ее опереться на свою руку, так что они могли разговаривать, не опасаясь быть услышанными.

– Какой же ответ дать мне благородному султану? – спросил Ричард.

– Государи и князья церкви покидают меня, Эдит; эта новая ссора опять усилила их враждебность. Если не победой, то хоть соглашением я мог бы что‑нибудь сделать для освобождения гроба господня; но увы, это зависит от каприза женщины. Я готов скорее один выйти с копьем против десяти лучших копий христианского мира, чем убеждать упрямую девицу, не понимающую собственного блага… Какой ответ, кузина, дать мне султану? Он должен быть окончательным.

– Скажи ему, – ответила Эдит, – что самая бедная из Плантагенетов предпочтет повенчаться лучше с нищетой, нежели с ложной верой.

– Может быть, с рабством, Эдит? – сказал король. – Мне кажется, ты скорее это имела в виду.

– Нет никаких оснований для подозрений, на которые ты намекаешь. Телесное рабство может внушить жалость, но рабство души вызывает только презрение. Стыдись, король веселой Англии! Ты отдал в рабство и тело и душу рыцаря, чья слава почти не уступала твоей.

– Разве я не должен был помешать своей родственнице выпить яд, загрязнив содержавший его сосуд, если не видел другого средства внушить ей отвращение к роковому напитку? – возразил король.

– Ты сам, – ответила Эдит, – настаиваешь, чтобы я выпила яд, потому что его подносят мне в золотой чаше.

– Эдит, – сказал Ричард, – я не могу принуждать тебя к тому или иному решению; но смотри, как бы ты не захлопнула дверь, которую открывает небо. Энгаддийский отшельник, кого папы и духовные соборы считают пророком, прочел в звездах, что твое замужество примирит меня с могущественным врагом и что твоим супругом будет христианин; таким образом, он дал все основания уповать, что последствием твоего бракосочетания с Саладином будет обращение султана в христианство и приход в лоно церкви сынов Измаила.