– Нет, сперва подкрепи свое воображение кубком искрящегося хиосского вина, – сказал король. – Послушай, я хотел бы, чтобы ты отказался от своей новой выдумки заканчивать строки одними и теми же строгими рифмами. Они связывают полет воображения и делают тебя похожим на человека, который танцует с путами на ногах.

– Эти путы, во всяком случае, легко отбросить, – заметил Блондель и снова стал перебирать пальцами струны, как бы показывая этим, что он предпочитает играть, а не выслушивать критические замечания.

– Но к чему их надевать, мой друг? – продолжал король. – К чему заковывать свой гений в железные кандалы? Удивляюсь, как у тебя вообще что‑либо получается… Я, конечно, не мог бы сочинить и одной строфы, соблюдая столь стеснительные правила.

Блондель нагнулся и занялся струнами своей арфы, чтобы скрыть невольную улыбку, набежавшую на его лицо; но она не ускользнула от взгляда Ричарда.

– Клянусь, ты смеешься надо мной, Блондель, – сказал он. – И, право, этого заслуживает всякий, кто осмеливается разыгрывать из себя учителя, хотя ему надлежит быть учеником; но у нас, королей, дурная привычка к самонадеянности… Ну, продолжай свою песню, дорогой Блондель, продолжай по своему разумению; и это будет лучше, нежели все, что мы можем посоветовать, хотя нам и необходимо было высказаться.

Блондель снова запел, и так как он умел импровизировать, то не преминул воспользоваться указаниями короля, испытывая при этом, вероятно, некоторое удовольствие, что ему представился случай показать, с какой легкостью он может экспромтом придать своей поэме новую форму.

СКАЗ ВТОРОЙ

Вот в день Иоанна восток заалел,

На ристалище каждый обрел свой удел:

Копья с треском ломались, и меч разил,

Победителям – честь, павшим – темень могил.

Там много свершилось геройских дел,

Но тот был особо удал и смел,

Кто сражался без лат, покрытый льняной

Девической тонкой сорочкой ночной.

Одни нанесли ему множество ран,

Но другие щадили прекрасный стан,

Говоря: «Видно, здесь обещанье дано,

А за верность убить паладина грешно».

Вот герцог свой жезл опустил – и турнир

Окончен, фанфары вещают мир.

Но кто ж победил, что герольды гласят?

То рыцарь Сорочки, что бился без лат.

Собиралась леди на пир во дворец

И на мессу во храм. Вдруг мчится гонец

И покров подает ей, ужасный на вид:

Он изрублен мечами, разорван, пробит,

С конских морд на нем пена, и пыль, и грязь,

И пурпурная кровь на нем запеклась.

И с мизинчик миледи, с ее ноготок

Не остался там чистым ткани клочок.

«Сэр Томас, чья родина – дальний Кент,

Шлет покров тот миледи в ее Беневент.

Кто упасть не боится – сорвет себе плод,

Перепрыгнув бездну – до цели дойдет.

Господин мой сказал: «Жизнь я ставил в залог,

Доказать свою верность настал твой срок.

Повелевшая снять мне и латы и шлем,

Пусть открыто объявит об этом всем.

Я хочу, чтобы леди в кровавый наряд,

Который я ей посылаю назад,

В свой черед облеклась. Ткань от крови красна,

Но позорного там не найдешь ты пятна».

Зарделась миледи от этих слов,

Но прижала к устам кровавый покров:

«И замок и храм, господину скажи,

Увидят верность его госпожи».

Когда же на мессу двинулось в храм

Шествие знатных вельмож и дам,

Миледи была – видел весь Беневент ‑

В кровавой сорочке сверх кружев и лент.

И позже за трапезой пышной она,

Отцу поднося его кубок вина,

Сверх мантии – все лицезрели кругом ‑

Покрыта кровавым была полотном.