– К исповеди! – воскликнул тамплиер, и в его голосе прозвучала тревога, смешанная с удивлением и презрением. – А кому, скажи на милость, будет он исповедоваться?
– Господин велел мне держать это в тайне, – сказал оруженосец.
Гроссмейстер оттолкнул его и чуть не силой ворвался в шатер.
Маркиз Монсерратский стоял на коленях у ног энгаддийского отшельника, собираясь приступить к исповеди.
– Что это значит, маркиз? – сказал гроссмейстер. – Постыдитесь, встаньте… А если вам необходимо исповедоваться, разве нет здесь меня?
– Я слишком часто исповедовался вам, – дрожащим голосом возразил Конрад, бледный от волнения. – Ради бога, гроссмейстер, уходите и дайте мне покаяться в грехах перед этим святым человеком.
– Чем он превосходит меня в святости? – спросил гроссмейстер. – Отшельник, пророк, безумец – скажи, если смеешь, чем ты лучше меня?
– Дерзкий и дурной человек, – ответил отшельник, – знай, что я подобен решетчатому окну, и божественный свет проходит сквозь него на благо другим, хотя, увы, мне он не помогает. Ты же подобен железному ставню, который сам не воспринимает света и скрывает его от всех.
– Не болтай чепухи и уходи из шатра, – сказал гроссмейстер. – Сегодня утром маркиз если и будет исповедоваться, то только мне, потому что я не расстанусь с ним.
– Таково и твое желание? – спросил отшельник Конрада. – Не думай, что я послушаюсь этого гордого человека, если ты по‑прежнему жаждешь моей помощи.
– Увы! – нерешительно сказал Конрад. – Что я могу сказать тебе?.. Прощай. Мы скоро увидимся и поговорим.
– О промедление! – воскликнул отшельник. – Ты убийца души! Прощай, несчастный человек, мы увидимся не скоро. Прощай до новой встречи – где‑нибудь… А что до тебя, – добавил он, обернувшись к гроссмейстеру, – трепещи!
– Трепетать! – презрительно повторил тамплиер. – Я не смог бы, если бы даже и хотел.
Отшельник не слышал его ответа, так как уже покинул шатер.
– Ну, приступай скорей, – сказал гроссмейстер, – если тебе так уж хочется заниматься этими глупостями. Слушай… По‑моему, я знаю наизусть большую часть твоих прегрешений, так что мы можем пренебречь подробностями, которые отняли бы слишком много времени, и начать сразу с отпущения. Стоит ли считать пятна грязи, если мы скоро смоем их с наших рук?
– Для человека, который знает, каков ты сам, – сказал Конрад, – твои разговоры об отпущении грехов другим – святотатство.
– Это противоречит церковным канонам, маркиз, – сказал тамплиер. – Ты щепетильный человек, но не правоверный христианин. Отпущение грехов нечестивым священником столь же действительно, как и в том случае, если бы он был святым, – иначе горе было бы несчастным кающимся! Найдется ли такой раненый, который станет осведомляться, чисты ли руки у врача, накладывающего ему повязку? Так что ж, приступим к этой забаве?
– Нет, – ответил Конрад, – я скорее умру без покаяния, чем допущу надругательство над святым таинством.
– Полно, благородный маркиз, – сказал тамплиер, – соберись с мужеством и перестань так говорить. Через час ты выйдешь победителем из поединка или же исповедуешься своему шлему, как подобает доблестному рыцарю.
– Увы, гроссмейстер! Все предвещает злосчастный исход. Необыкновенный инстинкт собаки, которая узнала меня, этот воскресший шотландский рыцарь, словно привидение явившийся на ристалище, – все это дурные признаки. |