|
Затем, скорее всего механически, потянулась к кранам душа. Под струями воды она смогла думать более четко, возможно, впервые после произошедшего. Шум был приятен, а горячая вода ласкова Оказалось, у нее скопилось невероятное богатство платьев, из которых можно было выбрать подходящие на разные случаи жизни. Абсолютно сбивало с толку немыслимое количество одежды в стенных шкафах. В конце концов она выбрала пару брюк из мягкой шерсти, старые брюки, которые носила вечность тому назад в Сан-Франциско, она надела их, а поверх — обманчиво тяжелый с виду, свободный хлопчатобумажный свитер. Весенними вечерами бывает еще весьма прохладно. И было приятно ощущать себя снова в одежде, которую любила сама. Кто, подумала она, мог накупить ей все эти красивые платья? Она расчесала волосы, закрыла глаза и подумала «Ты можешь потерять его, и на это есть причина, если не поговоришь с ним теперь, если не объяснишься с ним еще раз, если не постараешься побороть свой собственный инстинктивный страх перед словами и не подойдешь к нему». Роуан отложила щетку. Майкл стоял в дверях. Она никогда не закрывала дверь наглухо, как и теперь, и, когда взглянула на него, почувствовала огромное облегчение, увидев на его лице спокойное, понимающее выражение. Она чуть не заплакала, но это было бы до нелепости эгоистично. — Я люблю тебя, Майкл, — сказала она. — И готова прокричать это с крыши. Я никогда не переставала любить тебя. Все дело в тщеславии и гордости, а молчание — молчание означало неудачу души при попытке вылечить и укрепить себя, или, быть может, необходимое отступление, к которому стремится душа, как если бы она была неким эгоистичным организмом. Он слушал внимательно, слепо хмурился, лицо было спокойное, но уже не принимало выражения невинности, как прежде. Глаза, огромные и блестящие как всегда, смотрели жестко, и под ними залегли печальные тени. — Не представляю, как мог бы обидеть тебя именно теперь, Роуан, — произнес он, — я в самом деле не могу, просто не могу. — Майкл, но… — Нет, позволь мне сказать. Я знаю, что с тобой случилось. Я знаю, что он сделал. Я знаю. Но я не знаю, как я смог бы винить тебя, сердиться на тебя, обижать тебя так же. Я не знаю! — Майкл, я знаю, — сказала она. — Не надо. Хватит, или ты заставишь меня плакать. — Роуан, я его уничтожил, — сказал он. Он понизил голос до шепота, как поступают многие, говоря о смерти. — Я уничтожил его, и это еще не все! Я… Я… — Нет. Не говори ничего больше. Прости меня, Майкл, прости ради себя и ради меня. Прости меня. Она наклонилась вперед и поцеловала его, намеренно лишив возможности вдохнуть, чтобы он не смог ничего сказать. И на этот раз, когда он сжал ее в объятиях, они были исполнены прежней нежности и былого драгоценного тепла, огромной оградительной заботы. Она снова ощутила себя защищенной — защищенной, как это было при их первом любовном свидании. Должно быть, сейчас было нечто более прекрасное, чем просто чувствовать себя в его объятиях, нечто более драгоценное, чем просто ощущение близости к нему. Но она не могла задумываться сейчас об этом — конечно, дело было не в волнении страсти. Оно тоже присутствовало — очевидно, чтобы радоваться и наслаждаться снова и снова, но здесь было еще нечто такое, чего она не познала ни с одним другим существом на земле, — вот, видимо, в чем было дело! Наконец он оторвался от нее, взял обе ее руки вместе и поцеловал их, после чего ослепил ее снова открытой мальчишеской улыбкой, точно такой же, какую, как она думала, ей больше не удастся увидеть. А потом он подмигнул ей и сказал: — Похоже, ты действительно любишь меня по-прежнему, малыш. |
