Книги Ужасы Энн Райс Талтос страница 63

Изменить размер шрифта - +

   Майкл допил последнюю банку пива и, как обычно слегка примяв ее, аккуратно положил на стол, словно этот большой стол требовал к себе столь бережного отношения. Он не глядел на нее. Он смотрел на ветки лавровишни, слегка прикасающиеся к колонеттам — украшениям в виде изящных групп маленьких колонн, к стеклам окон на верхних этажах, а может быть, на пурпурное небо. Быть может, он прислушивался к суете скворцов, в этот час падающих вниз большими стаями в охоте за цикадами. Повсюду царила смерть, в том числе и в этом танце: цикады шарахались от дерева к дереву и стаи птиц пересекали вечернее небо, — просто смерть, когда один вид пожирался другим.
   — Это все, что есть, моя дорогая, — сказала она в день пробуждения; ее ночная рубашка была испачкана грязью, руки покрыты землей, босые ноги — в жидком месиве возле новой могилы. — Это все, что есть, Эмалет, только вопрос выживания, дочь моя.
   Часть ее хотела вернуться к могилам в саду, к железному столу под деревом, к этому танцу смерти крылатых существ высоко в небе, заставлявших пульсировать пурпурный ночной воздух под звуки непроизвольных и прекрасных по звучанию песен. Часть ее не осмеливалась на это. Если бы она вышла из комнаты и подошла к столу, она могла бы открыть глаза и увидеть, что ночь прошла; возможно, еще что-то… Что-то такое же подлое и безобразное, как смерть Эрона, могло захватить ее снова врасплох и сказать ей: «Проснись, ты нужна им. Ты знаешь, что должна делать». Уж не Эрон ли сам на долю секунды, бестелесный и милостивый, шепнул ей на ухо? Нет, там не было ничего столь ясного и личного.
   Она взглянула на мужа. Ссутулившийся в кресле человек крушил в пальцах злополучную пивную банку, придавая ей форму чего-то круглого и почти плоского. Его взгляд все еще был устремлен на окна
   Он был одновременно и удивительно красив, и невыразимо привлекателен. А ужасающая и постыдная правда состояла в том, что горечь и страдания делали его лишь еще более обольстительным. От переживаний он не только не тускнел, но делался неотразимым; теперь Майкл не казался таким невинным, столь не соответствующим своей истинной сущности, нет, его суть просачивалась через великолепную кожу и в конце концов изменила его структуру. Его лицо приобрело взамен едва заметную свирепость и при этом, как ни странно, некоторую мягкость.
   Печальные оттенки. Он рассказывал ей когда-то о печальных тонах — во время сверкающего радостью медового месяца, прежде чем их дитя превратилось в чудовище. Он говорил, что в викторианское время люди красили дома в «опечаливающие» цвета. Это предполагало некоторые затемняющие тона; подразумевалось нечто приглушенное, хмурое, сложное. Викторианские дома по всей Америке красили в такие цвета. Вот что он тогда рассказал. И он любил все подобное, эти красно-коричневые, оливково-зеленые и серо-стальные тона, но здесь следовало бы подумать о другом слове для пепельного сумеречного и глубокой мрачно-зеленого оттенка темноты, окутывавшей лиловый дом с ярко окрашенными ставнями.
   Теперь она задумалась. Был он «опечален»? Вот о чем думала она сейчас. «Опечаливал» ли он все сам? Повлияло ли на него таким образом все случившееся? Или ей следовало бы найти другое слово для помрачневшего, но все равно дерзкого взгляда, для той манеры, когда его лицо теперь почти всегда оставалось закрытым при первом взгляде, хотя ни на минуту это не означало ни угрозы, ни уродства
   Он взглянул на нее, его взгляд ударил ее подобно молнии. Захват. Печаль и улыбка почти слились воедино. «Повтори это снова, — подумала она, когда он отвернулся. — Порази такими глазами меня еще раз. Сделай их большими и синими и по-настоящему ослепительными на один миг».
   Она коснулась рукой едва заметной бороды на его лице, его подбородка.
Быстрый переход