После нескольких часов ходьбы аббат начал спотыкаться. Ноги его то и дело подкашивались, он что-то бормотал на ходу и, казалось, временами переставал понимать, что происходит. Иоланда шныряла впереди в поисках хотя бы относительно сухого места, а Харкорт и Шишковатый вели под руки шатавшегося аббата.

– Надо бы ему прилечь, – сказал Шишковатый. – Он весь горячий и раскраснелся. Видно, что горит в лихорадке. Я был прав, у этой гарпии на когтях и зубах был яд.

Но это еще не все, подумал Харкорт. У них так и не было возможности просушить одеяла, высохшие накануне ночью во время грозы. Теперь они еще больше вымокли, и не во что было завернуть аббата, когда его начинал бить озноб. Можно было, конечно, развести костер, потому что даже в самую дождливую погоду всегда найдется немного сухого хвороста, но им нужен был не просто костер. У них на руках был больной, который нуждался в уходе, а обеспечить ему уход они не могли.

«Все идет не так, как надо, – думал Харкорт. – С самого начала все шло не так, как надо. Мы с аббатом гонимся за несбыточными мечтами. А другие двое отправились помогать нам в этой бессмысленной погоне. Иоланда – потому, что ее приемные родители с незапамятных времен служат Харкортам, а Шишковатый – из любви к старику, который ему больше чем брат, и ко мне, которого ребенком качал на коленях. Гай ищет кристалл Лазандры, в котором, если верить легенде, заключена душа святого, но нет никаких доказательств того, что такой кристалл существует на свете, что в нем заключена какая бы то ни было душа, не говоря уж о душе святого. А я, Чарлз Харкорт, гонюсь за воспоминанием о женщине, которая скорее всего вот уже семь лет как мертва и лица которой я уже не помню».

Не так давно он запретил себе поддаваться сомнениям, но сейчас сомнения его одолели. Наверное, их порождали дождь, моросивший не переставая, промозглая сырость в воздухе, наступавшие сумерки. Но как он ни пытался с помощью логических рассуждений отогнать тоску, сомнения не уходили.

«Я ничего не знаю, – говорил он сам себе. – Я не могу ничего решить. Прав я или нет? Правы мы все или нет? Не лучше ли было нам оставаться дома? Нужно ли было нам, увлеченным эмоциями и надеждами, пускаться в эту авантюру?»

Аббат покачнулся и начал падать. Харкорт попытался удержать его, но рука его соскользнула. Шишковатый, все еще держа аббата под руку, тоже упал на колени, не выдержав его веса. Лежа ничком, аббат продолжал бормотать что-то невнятное. Попугай взлетел с его плеча и кружил над ними, оглашая воздух отчаянными воплями.

Шишковатый поднял голову и взглянул на Харкорта.

– Мы должны что-то сделать. Надо найти место, где можно укрыться от дождя и согреть его. Иначе ему конец.

Дождь по-прежнему падал на них косыми серебристыми струями. Вдруг в серебре мелькнуло что-то белое, и они увидели, что перед ними стоит Иоланда, промокшая до нитки и еще более тоненькая, чем всегда: пропитанный влагой плащ на ней не драпировался складками, а облепил ее стройную фигурку.

– Я нашла укрытие, – сказала она. – Там, в глубине леса, есть хижина. Из трубы идет дым, а в окне виден свет.

– А кто там живет? – спросил Шишковатый. – Чья она может быть?

– Неважно, – сказал Харкорт. – Чья бы ни была, мы займем ее на эту ночь. Бери его за ноги, а я за плечи. Мы его понесем.

Нести аббата было нелегко – весил он немало. Его свисающий зад то и дело задевал за землю. Но они, согнувшись под его тяжестью, кряхтя и задыхаясь, тащили его дальше и дальше. Время от времени они клали его на землю, чтобы отдохнуть, но ненадолго, а потом снова поднимали, чтобы пронести еще немного.

Наконец они увидели за деревьями огонек и вскоре подошли к двери хижины. Опустив аббата на землю, они остановились, и Иоланда постучала в грубо сколоченную дверь.