Старуха, склонившись над огнем, мешала что-то в горшке.

– У меня сегодня большой день. Весь вечер являются незваные гости. А ну-ка, вылезай оттуда! – прикрикнула она, взглянув в угол.

Все повернулись посмотреть, к кому она обращается. В углу лежало что-то похожее на кучу тряпья. Куча нехотя шевельнулась, ожила, разогнулась и встала. В пляшущем свете очага блеснули обломки клыков. Из облезлой меховой куртки во все стороны торчали клочья, а на шее болталась веревочная петля.

– Да это наш тролль! – воскликнул в изумлении Харкорт. – Тот, что хотел повеситься.

– Это несчастное бестолковое существо, – сказала старуха Нэн. – Отвергнутое своим племенем, без единого друга на свете. За неимением лучшего он обратился за помощью ко мне. Я хотела отвязать у него с шеи веревку, но он не дался. Он носит ее как знак своего позора и снять никак не соглашается.

Аббат на кровати застонал. Попугай из темного угла забормотал что-то в ответ. Старуха взяла со стола миску, налила в нее что-то из горшка, стоявшего на очаге, и протянула Шишковатому.

– Вот, влей немного в рот своему приятелю. Это согреет ему кишки.

– Он весь горит, – сказал Шишковатый. – Лицо раскраснелось, и лоб горячий. Это яд, который попал в раны. Я втер в них мазь, но толку от этого мало.

– Яд нужно обезвреживать изнутри, а не снаружи, – сказала старуха Нэн. – Возьмите-ка все по миске и поешьте похлебки, что стоит на огне. И ты тоже, – сказала она троллю. – Тебе тоже надо подкрепиться. А пока вы будете есть, я приготовлю для вашего аббата питье, которое поможет ему бороться с ядом. Подвинь-ка стул вот сюда, – сказала она Харкорту, – залезь на него и достань из-под крыши то, что я скажу.

Харкорт поднял глаза и увидел, что под самой кровлей висят аккуратные пучки трав и кореньев.

– Я всё туда вешаю, чтобы уберечь от мышей, они тут кишмя кишат, – пояснила старуха.

Харкорт пододвинул стул, залез на него и принялся подавать ей травы, на которые она указывала.

– Ну вот, – сказала она наконец, – думаю, этого хватит. Я тут буду кое-что напевать про себя, пока питье варится, так вы не обращайте внимания. Не думайте, пожалуйста, что это просто старушечья блажь. Так сказано в рецепте, и хоть я подозреваю, что все это совсем лишнее, все-таки никогда не пропускаю ни единого слова – а вдруг и в самом деле так надо?

Опустившись на колени перед очагом, она принялась толочь и растирать разнообразные травы, которые подавал ей Харкорт, и перемешивать их в большом горшке, куда время от времени добавляла какие то жидкости из маленьких пузырьков и порошки из причудливо расписанных коробочек. При этом она не переставая приговаривала что-то нараспев – не то заклинания, не то молитвы. Путники во все глаза смотрели на это странное зрелище, продолжая в то же время уписывать похлебку, потому что изрядно проголодались, хотя нельзя сказать, чтобы она отличалась изысканным вкусом. Глотая ложку за ложкой, Харкорт старался не думать о том, из чего она сварена – из крыс, мышей, головастиков или жаб.

Наконец питье было готово, и старуха Нэн сказала Харкорту:

– Подержи-ка своего приятеля, пока я буду в него это вливать.

Аббат все еще что-то бормотал и, казалось, не понимал, где находится, но когда Харкорт подошел к нему, крепко схватил его за руку и не хотел отпускать. Когда старуха подносила к его губам ложку с питьем, он делал слабые попытки сопротивляться, но в конце концов ему приходилось глотать понемногу, хотя гораздо больше стекало ему на бороду.

– Ну, наверное, хватит, – сказала наконец старуха. – Кое-что он все-таки проглотил. Через некоторое время попробуем еще раз. К утру ему должно полегчать.

Она и Харкорт вернулись к очагу, где сидели остальные.