— Правильно. Вот погодите, я налажу своего конька, и будем вместе ездить за город, рыбу ловить. А где найти меня, вы теперь знаете. — Он улыбнулся, махнул на прощанье рукой и широким шагом пошел по улице.

Началась новая, необычная жизнь.

Сразу после уроков мы бежали домой и в Киркином чулане садились за домашние задания. Вдвоем все выходило быстро и легко. Задачи решались сами собой, стоило только вдуматься в условия; устные уроки мы читали поочередно вслух, а потом задавали друг другу вопросы. Через два часа мы уже укладывали в портфели учебники на завтрашний день.

Потом мы молча, сосредоточенно заправляли брюки в носки, переворачивали кепки козырьками назад и скатывали нашего голубого конька вниз по лестнице. Нас встречал уже тускнеющий день с прохладным майским ветром и тихий двор с кирпичными флигелями. Не заводя мотора, мы выкатывали мотоцикл на улицу. Этому нас научил Федор, он как-то сказал:

— Настоящий мотоциклист должен уважать себя, а значит, уважать и других. Во дворе не грохочут мотором, выкатывают и заводят на улице.

Слово Федора было законом для нас, и мы никогда не заводили мотор во дворе. Прямо от ворот мы пересекали нашу тихую улицу, не спеша двигались мимо школы; я обычно вел машину за руль, а Кирка клал руку на седло. Потом мы сворачивали в широкий, недавно заасфальтированный переулок, и тут первым в седло садился Кирка. Запевал мотор, и голубая машина уносилась в другой конец переулка. Куртка на Киркиной спине надувалась пузырем и трепетала, перевернутая кепка прикрывала шею козырьком. Он доезжал до конца переулка, делал плавный разворот и возвращался ко мне. Я видел его возбужденное лицо и глаза, повлажневшие от встречного ветра, и улыбался сам. Кирка выписывал аккуратную восьмерку поперек мостовой и останавливался — наступал мой черед. Так, сменяя друг друга в седле, мы тренировались весь вечер, стараясь научиться как можно лучше управлять нашим вело-мото. Это тоже был наказ Федора.

Мы часто ходили встречать его после работы. Федор выходил из ворот под лепными лошадиными головами в своей брезентовой куртке нараспашку, в кожаном летном шлеме. Мы здоровались и шли рядом, стараясь приноровиться к его широкому твердому шагу. Я даже иногда ловил себя на том, что копирую его походку, — стараюсь пошире развернуть плечи и твердо ставить ногу на каблук, и куртки наши мы с Киркой тоже не застегивали, правда, у нас они были байковые, лыжные, и не было кожаных летных шлемов, но все равно казалось, что так мы больше похожи на Федора.

Мы шли сначала по переулку, в котором находился гараж, потом — по улице Рылеева, мимо старинной церкви, где когда-то на площади был квадратный пруд и стояла аэростатная команда. И мы всегда вспоминали о войне, но вслух не говорили ничего. Просто мы внимательно оглядывали площадь — теперь уже асфальтированную — и то место в церковном сквере, где лежал аэростат и была выкопана щель для укрытия.

Но больше всего мы беседовали о мотоциклах, о правилах уличного движения. Строили планы на лето, когда Федор наладит свою машину и мы будем ездить на рыбалку и по ягоды. При этих разговорах что-то замирало у меня в груди от радостного предчувствия, и сам себе я уже казался взрослым, самостоятельным и серьезным, как Федор.

Однажды перед самыми экзаменами мы провожали Федора до дому. Он шел между мной и Киркой, рассказывал, что осталось только выточить один валик для коробки скоростей его вело-мото, и машина будет на ходу.

— Скорей бы, — отозвался Кирка нетерпеливо. — Надоело по переулкам ездить. Вот в лес бы.

— А правда, надоело ездить в переулке, — сказал я, — и скучно. Хочется на шоссе, где скорость можно держать.

— Ишь ты, скорость. Лихачи какие. Будем ездить тридцать пять — сорок километров в час, и не больше, запомните.