Легенда гласит, что Тимур в это время играл с Шахрухом в шахматы. Увидя бородатого турка, величественного даже в несчастье, он поднялся и пошел навстречу ему. Мрачное лицо его озарила улыбка.

— Недостойно, — вскричал Баязед, у которого в достатке было и гордости, и мужества, — насмехаться над тем, кого сокрушил Аллах!

— Я тому улыбнулся, — неторопливо ответил Тимур, — что Аллах отдал мир во власть хромому, как я, и кривому, как ты.

Затем серьезным тоном добавил:

— Совершенно ясно, что ждало бы меня и моих людей, если б ты одержал над нами победу.

Баязед промолчал. Тимур велел развязать его и усадил рядом с собой. Старому завоевателю было приятно видеть великого султана пленником подле себя, и обходился он с ним любезно. Пленник попросил, чтобы устроили поиски его сыновей, и Тимур велел исполнить его просьбу. Одного из них, Мусу, привели взятым в плен, он получил почетное одеяние и был посажен рядом с отцом. Другого, погибшего в битве, так и не нашли. Остальные бежали.

Тумены Тимура отправились преследовать остатки турецкого войска по всем направлениям до моря. Нураддин, захватив Бурсу, столицу Османов, отправил эмиру сокровища Баязеда и многочисленных красавиц его гарема. Хроника сообщает, что татары нашли их искусными в музыке и танцах. В лагерь Тимура воины возвратились с богатой добычей. Было устроено, как всегда в таких случаях, пиршество, на сей раз приправленное женщинами и европейскими винами.

Баязед получил приглашение и вынужден был явиться. Его усадили рядом с Тимуром, и старый татарин приказал, чтобы принесли захваченные в Бурсе парадные султанские одеяния. Угрюмый турок поневоле надел украшенный драгоценными камнями тюрбан и взял в руку золотую булаву, символ его побед.

Наряженному таким образом Баязеду стали предлагать его собственное вино и наркотики, к которым он пристрастился. Но султан не прикасался ни к чему. У него на глазах его красивейшие, раздетые донага женщины прислуживали победителям.

Среди них он видел свою любимицу, Деспину сестру павшего Петра Сербского — христианку, к которой он был так привязан, что не заставил ее принять ислам.

Султан вынужден был сидеть молча, спокойно, а в клубах благовоний двигались белые фигуры женщин, которых он совсем недавно держал в объятьях — которых выбрал по своему вкусу во многих покоренных землях. Среди них были черноволосые армянки, прекрасные черкешенки, пышнотелые русские красавицы и ясноглазые гречанки. Они никогда не показывались за стенами гарема.

На Баязеда были устремлены глаза восточных властителей, любопытные, насмешливые, нестерпимые. У него появился повод вспомнить о тех письмах, которые он год назад писал повелителю этих татар. Неистовая гордость султана не давала проявляться бешенству, сжигавшему его, будто лихорадка. Но есть он не мог.

Смотрел ли Тимур с безразличием, может, с легкой пытливостью на царственно разодетого Баязеда? Считал ли, что воздает своему выдающемуся пленнику честь? Или это празднество было утонченной насмешкой? Никто не знал, и султана, казалось, это не заботило. Потом он услышал бой татарских барабанов, неистово взревели трубы, и степные певцы запели победную песню.

Баязед продолжал держать в руке золотую булаву, его могучее тело сотрясала мучительная дрожь. Но когда татары приказали войти своим баядерам, певицам, и велели им петь турецкие любовные песни, воля Баязеда сломилась. Встав, он указал в сторону выхода.

Султана отпустили, двое татарских беков тут же поднялись, взяли его под руки и повели между пирующими, его голова в тюрбане свешивалась на грудь.

Потом Тимур приказал отправить Деспину к Баязеду и сказать, что он возвращает султану любимую жену.