— Смотри.

Барановский присел на корточки и принялся разворачивать сначала промасленную, а затем вощеную бумагу. Ниобиевые стержни были толщиной в мужской указательный палец и длиной сантиметров по сорок. Они тускло поблескивали, можно сказать, даже серебрились.

— Родные, — проведя по ним рукой, прошептал Барановский.

— Ну все, я на это смотреть не могу, слишком трогательное зрелище, — Самусев вышел во двор. Запрокинув голову, посмотрел на небо, его острый кадык на щетинистой небритой шее судорожно дернулся. Адам Михайлович сплюнул под ноги густую вязкую слюну.

Геннадий Барановский вышел из сарая с раскрасневшимся, вспотевшим лицом. Шляпа съехала на затылок, галстук сбился в сторону.

— Подгоняй машину, — спокойным голосом произнес Адам Михайлович.

Барановский буквально выбежал за калитку и замахал рукой. Джип заревел, сорвался с места и подъехал прямо к воротам.

— Багажник откройте, багажник! — с шипением приказал Барановский.

Багажник джипа открыли, и уже через минуту один из ящиков погрузили в машину.

— Забейте! Забейте! — так же тяжело дыша и с трудом переводя дыхание, сказал Барановский.

Абсолютно неумело охранник загнал гвозди, два из которых согнулись, а затем и второй ящик занесли в багажник.

— Поезжайте к дому и ждите меня там. Послушай, Адам Михайлович, может, твоему Федору денег дать?

— Ничего ему не надо. Я ему за это стакан водки налью.

— Ах да, совсем забыл, у меня в машине ящик водки, хорошей, шведской. Я его тебе оставлю.

Брать водку Адаму Михайловичу не хотелось. Но и отказаться силы воли не хватило.

У дома Самусева Барановский приказал своему охраннику:

— Коля, водку в дом, быстро!

Коля схватил картонный ящик, занес в дом и поставил на веранде, прямо у таза с рыбой.

— Выпьешь со мной? — поинтересовался у Барановского Самусев.

— Нет, не буду, некогда. Дела ждут, их невпроворот, выше крыши.

— Ты молодой, у тебя дела. Прощай и помни,о чем мы условились: ты меня не знаешь, ты меня не видел, и где я обитаю, тебе неизвестно. Да, Геннадий?

— Да, да, конечно, так оно все и будет.

— Ну а теперь прощай, — сказал старик Самусев, держа руки в карманах телогрейки.

— Прощай, Адам Михайлович, прощай, родной. Спасибо тебе, что сохранил металл, спасибо, что отдал. А может, тебе денег все‑таки дать? У меня есть с собой, — Барановский запустил руку во внутренний карман плаща и буквально выхватил пухлый бумажник.

— Нет, деньги мне не нужны. Я и пенсию с трудом трачу. Куда мне деньги, к чему они мне? Иди, Геннадий, и забудь сюда дорогу. Я сделал то, о чем ты мечтал в тюрьме. Мы с тобой в расчете.

— Да, в расчете. Ты рассчитался сполна, я не ожидал, — опять произнес Барановский и, пятясь, покинул дом.

Дверь за собой он не затворил, и на этот раз вскочил в джип так, как ковбой вскакивает на лошадь, когда надо куда‑то мчаться, кого‑то спасать.

— Коля, гони в Москву, мать его…

— Все в порядке, Геннадий Павлович?

— В порядке, Коля! Давай!

Джип, сорвавшись с места, сразу же умчался, пугая собак, бродивших по улице, и разгоняя кур, которые всполошенно взлетали на заборы.

Самусев улыбнулся. Так улыбаются мудрецы, которые познали жизнь и точно знают ее смыл. А затем Адам Михайлович неторопливо направился к своему соседу, к Федору Потапову, к человеку, в чьем сарае еще совсем недавно хранилось бесценного металла на несколько миллионов долларов. Естественно, бывший фельдшер представить себе такого не мог.

— Федор! — зайдя во двор, крикнул Самусев. Федор появился с газетой в руках и в очках, висящих на кончике носа.