— Бабушка, сними пальто, — сказала я. — Кофе будешь?

— Я никогда не пью кофе, пора бы тебе запомнить. Я буду чай. И пальто я не сниму, но все равно спасибо. Я долго не задержусь.

— Боюсь, есть только порошковое молоко.

Бабушка пожала плечами.

— Значит, придется удовлетвориться этим, не так ли? — Она склонила голову набок и почти улыбалась, глядя, как вращается лампа Фло. — Умираю, как хочется закурить, но с чаем вкуснее.

Когда я вернулась, она изучала рисунок на стене над камином, который я не успела снять.

— Что здесь написано? — Она пристально вглядывалась в рисунок, почти упершись носом в стену. — Я в этих очках не вижу, а те, что для чтения, я оставила дома. Я не могу ходить постоянно в этих двухфокусных.

— Тут написано: «МОЙ ДРУГ ФЛО». Его нарисовал Хью О'Мара.

Бабушка отступила назад, но продолжала пристально смотреть на рисунок. Много бы я отдала, чтобы узнать, о чем она думает. Сверху раздалось слабое гудение — это Чармиан пылесосила ковер. Взвизгнул кто-то из детей Минолы. Бабушка все смотрела на рисунок, словно забыла, что я здесь. Я облизала губы, которые вдруг стали сухими. Я не хотела расстраивать ее, но я должна была узнать.

— Это был сын Фло, не так ли, бабушка? Она родила его от мужчины, которого звали Томми О'Мара — он погиб на «Тетисе». Скорее всего, он так и не узнал, что она беременна. — Я облизала губы еще раз, прежде чем ринуться дальше. — Ты отдала ее ребенка жене Томми, Нэнси.

— Господи, что ты такое говоришь, девочка? — Она развернулась, слегка пошатнувшись в своих неуклюжих ботинках. Я почувствовала, что съеживаюсь под рассерженным взглядом за толстыми линзами. — Откуда, черт возьми, ты знаешь об этом?

— Я знаю, потому что мне сказала Нэнси.

— Нэнси! — Желтые губы разразились хриплым недоверчивым смехом. — Не говори глупостей, девочка. Нэнси мертва.

— Нет, бабушка. Я видела ее недавно. Она в доме престарелых в Саутпорте. Она сказала… — Я сощурилась, пытаясь дословно повторить слова Нэнси. Я представила старое, покрытое желтыми пятнами лицо, горящие темные глаза, длинные пальцы, когтями вцепившиеся в мою руку. — Она сказала: «Марта отдала его мне — все по справедливости. Ты его никогда не вернешь. Лучше я его убью». Она выжила из ума, — закончила я. — Решила, что я — Фло.

Лицо бабушки сморщилось, она заплакала — признак тревожный и неутешительный. Проковыляла назад, села на стул и дрожащими руками достала сигарету.

— Бабушка! — Я поставила чайник, перебежала через комнату и стала у ее ног на колени. — Я не хотела тебя расстроить. — Я злилась на себя за то, что такая любопытная, такая невнимательная, но я знала, что при необходимости сделаю это снова, не колеблясь.

— Все в порядке, Миллисент. Где молоко? — Она громко засопела, сняла очки, чтобы вытереть глаза, явно делая сознательные усилия, чтобы взять себя в руки. Она смутилась — не привыкла проявлять какие-либо чувства, кроме гнева. Ее руки все еще дрожали, она взяла чай, но она уже достаточно оправилась, чтобы скорчить неодобрительную гримасу при виде кружки. Она сказала:

— Я никогда не сожалела о том, что сделала. Вам, молодым, трудно понять, какой это был позор в наши дни — родить ребенка вне брака. Пострадала бы вся семья. — Ее лицо снова обрело непроницаемость, а тон — безапелляционность. Это была та бабушка, которую я знала всю свою жизнь. — Нэнси носа не показывала и прятала Хью целых полгода. Мы и подумать не могли, что Фло узнает ребенка через столько времени.

Она не сожалела! Несмотря на то, что сестра всю жизнь с ней не разговаривала, Марта по-прежнему ни о чем не сожалела.