В подобном разрезе мы ругались минут десять. Достучаться до Алискиной совести мне не удалось, я плюнула в их сторону, вышла в коридор и нашарила за зеркалом ключ от комнаты Ванны. В старинном резном серванте наша старушка держала бутылку хорошего красного вина, коньяк на донышке и бутыль дешевой водки, как денежный эквивалент для взятки сантехникам, электромонтерам и прочим работникам соцкультбыта.

Пройдя в комнату и машинально полив фикус, я откупорила вино и до краев наполнила им причудливый фужер с чьим-то вензелем. «Надо не забыть к приезду Анны Ивановны купить такого же вина», — я сделала засечку на память и медленно отпила прохладной терпкой прелести.

В дверь комнаты поскреблись.

— Надя, открой.

— Пошла в задницу, Фомина.

— Я лучше в душ, — раздалось из-за двери, и спустя пять минут до меня донесся звук льющейся воды.

Фомина знала меня отлично — если впадаю в раж, единственным лекарством становится вакуум, тишина и одиночество. Компания фикуса допускается, ему тоже хреново без Ванны.

Потягивая красное вино, сквозь тюль я смотрела на яркое закатное небо середины лета и выстраивала аргументы по степени убедительности, бронебойности и очевидности. Доказать подруге справедливость моих выводов будет не просто.

Алиса Фомина называла себя моральной нудисткой. Комплексы, как тесную одежду, она скинула еще в детстве, но предупредить общественность о тонком душевном порыве забыла. Продвинутая часть студенческой молодежи называла Алису «безбашенной»; отсталая часть общежития МВТУ им. Баумана обзывала Фомину «шалавой».

Моей подруге везде было тесно. Она любила маргинальные кабачки со странной публикой; московские тусовки, где непонятно кто-с-кем-откуда-взялся; гремящие кислотные дискотеки и иногда слезы над случайно подвернувшимся дамским романом в мягкой обложке.

Власти Алиса не признавала — ни духовной, ни политической, ни экономической. Если бы не страх перед болью и эстетические принципы, сделала бы на груди татуировку — «Анархия — Мать Порядка». Над ее кроватью висел портрет Прудона, на полке стоял его труд «Что есть собственность?». Основная теза данного произведения — любая крупная собственность является воровством; и акцию по изъятию «дипломата» Алиска, вполне возможно, наречет «экспроприацией».

Деньги Фомина презирала. «Нельзя принадлежать бумаге и болезням». Подруга могла остановить такси и, «не замечая» станции метро в трех шагах, доехать до дому на последнюю сотню.

— Надежда, выходи. У меня мало времени. Надо поговорить, — голос из-за двери звучал сухо и деловито, я подчинилась и вышла в коридор.

Алиса в моем халате стояла перед зеркалом прихожей и вытирала полотенцем волосы.

— Сегодня уезжаю в Питер, — доложила подруга и включила фен.

— Зачем? — сквозь гудение прибора спросила я.

— Возьму Кира, и поедем в Амстердам, — спокойно объяснила Алиска.

Кир, или Кирилл Поздняков, — первая любовь Фоминой. Талантливый художник, наркоман и сумасшедший. Из-за него Алиска уехала из Петербурга в Москву, в яростном исступлении поступила в Бауманку и три года, стиснув зубы, ждет, когда позовут обратно.

Кир писал жуткие, притягательные картины. Маслом детально выписывал свои кошмары и звать Алиску назад не торопился.

Фомина моталась в Санкт-Петербург каждую свободную минуту, напоминала любимому о своем существовании, но того интересовали лишь фламандцы, марихуана и собственная гениальность.

Жить в Амстердаме — голубая наркотическая мечта художника Позднякова. Алиса, презирающая деньги, подарит ему мечту.

Красиво.

— Ты хорошо подумала? — крикнула я в ухо Фоминой.