— Служить надо людям, а не мифам! — больше всех горячился Вахрушев. — Хочешь служить, мучиться — иди в хоспис, облегчи страдания одинокого старика! Поклоны бить не велико наказание.

Приземленный, как булыжник, Солецкий пытался стать на чужое место:

— Представь, Пашок, всю жизнь за стенами, в молитве и покаянии, без любви, без семьи… Надь, телевизор у них есть?

— Еще дискотеку вспомни, — пыхтел Вахрушев.

Ребятам было тяжело понять, они не видели лица Алисы, отказавшейся жить. И спас ее бог.

Десяток светил психиатрии, которых приводила в Алисину палату Ирина Андреевна, не смогли заставить ее вернуться. Она уходила из жизни, как тонкая прогоревшая свечка. Но однажды решила исповедоваться…

Священник говорил с Алисой два часа. И… убедил… обратил… наставил? После их беседы Фомина первый раз выпила чашку бульона.

Я знала Алису семь лет. Три года института, полгода больницы, остальное время — монастырь.

Не знаю, кто нравился мне больше — студентка Фомина или сестра Агриппина, я люблю обеих. Ищу в монашке, сидящей рядом, следы Алисы и не нахожу. Пожалуй, покой и мир, которыми светится сейчас ее лицо, Алиса искала всю жизнь. И думаю, не нашла бы нигде. Только здесь.

Ужас и смерть, прогнавшие ее сквозь недельный кошмар, изломали все, данное с рождения Богом. Лишь он и смог вернуть умирающую душу к жизни.

Мы никогда ничего не обсуждали, не возвращались к тем дням. Я не хотела даже на секунду прикоснуться к тому, что пережила Алиса, прижимая к себе Митрофана, теряющего сознание от боли. Митрофан умирал в больнице, а над дачами гремел похоронный канкан. Гремел и предупреждал — ты тоже умерла для нас…

Не хочу представлять ночную трассу Е-95, бесчисленные попутки, гонку из Санкт-Петербурга в Москву, с ощущением дула, направленного в спину. И кошмарные видения сгоревшего родного дома…

На грани безумия Алиса носилась по Москве, чертила знаки на стенах — второй рисунок телевизора она оставила на двери подъезда Сони, но та не обратила внимания на повтор, — пряталась и выбирала друга. Алиса не могла идти к приятелям из бара, не могла спрятаться где-то еще, ей необходимо было связаться со мной. Деньги, отправленные из Петербурга, становились единственной надеждой на спасение. Алиса хотела взять пятьдесят тысяч и исчезнуть.

Но ее везде ждали. Чудо, что ей удалось сбежать от дома Гоши.

И Алиса пошла к Оболенскому. Тот не мог быть вычислен преследователями. К Фоминой он не имел никакого отношения. Но каждый год присутствовал на дне рождения Гоши.

Мучения Митрофана стали последней каплей. Под звуки канкана Алиса похоронила себя заживо. Она так бы и осталась в подвале у пыльного ящика. Там она потеряла рассудок и последнюю надежду. Деньги из «дипломата» убитого шантажиста не принесли ей счастья.

На все вопросы врачей Алиса отвечала: «Я зло. И я должна уйти».

Оболенский выздоровел. Лина выхаживала Митрофана долго и преданно, пожалуй, в благодарность за это он на ней и женился.

Месье Васин выкрутился. Полгода в Лефортова, очные ставки с помощником Вадимом Константиновичем ничего не дали. Умный господин Васин свалил вину на подчиненного. Вадим Константинович не смог доказать, что приказ «уладить проблему с шантажистом» он понял правильно. Такие приказы не отдаются в письменной форме и оставляют подчиненному простор для фантазии.

Майора Ковалева уволили из органов с волчьим билетом. Думаю, он и этому рад. Дядя Миша — генерал считает, что таких надо отправлять на лесопилку лет на двадцать.

— Агриппина, — промямлил Гоша, — монашке можно стать крестной матерью?

Моя подруга рассмеялась тихим чистым смешком:

— Конечно, — и лукаво покосилась на меня.