Где-то мерно тикали часы, по стеклу, в такт порывам ветра, стучала ветка отцветшей сирени. Я задержала дыхание, но бешеные толчки сердца гремели в ушах.

— Алиса! — гаркнул Понятовский и, обходя дом, начал везде включать иллюминацию.

В центре зала, на столе, лежала обувная коробка, служившая семье Оболенских аптечкой. Коробка была пустой. Все ее содержимое в беспорядке валялось на скатерти — аспирин, анальгин, йод, бинты, что-то сердечное и использованный шприц на пачке ампул баралгина.

— Она здесь, — шепнула я и громко позвала: — Алиса!

Откуда-то снизу раздался шорох, Понятовский бросился к двери в подвал и, распахнув ее рывком, осветил длинную узкую лестницу в яму.

Алиса сидела на корточках у ящика со старым тряпьем. Исхудала она настолько, что вначале я усомнилась — моя ли подруга блестит глазами из темноты.

Алиса решила убить себя голодом и жаждой. Когда Понятовский поднял ее на руки, голова подруги бессильно моталась из стороны в сторону, словно в шее не осталось целой косточки.

Я подхватила ее затылок и, плача, зашептала:

— Алиска, Алиска, зачем ты так?!

Едва шевеля губами в черных трещинах, Алиса прохрипела:

— Если бы ты видела… как ему было больно… — и разжала кулак, из которого на пол вывалился разрядившийся сотовый телефон. Последняя, угасшая ниточка, связующая ее с жизнью. — Он так стонал… потом… сначала терпел…

Дальше глаза ее закатились, и Алиса обвисла в Гошиных руках, как пустой комок одежды.

— Быстро звони матери, — приказал Понятовский. — Пусть едет в клинику. Везем Фому туда.

К больнице мы подъехали в сопровождении бдительного гибэдэдэшника. Он таки выловил нас на автостраде, но, глянув на заднее сиденье, где распростерлось безжизненное тело, спросил сначала: «Куда?», потом произнес: «Ехай за мной», — и включенной мигалкой резал туман, помогая серому рассвету.

Я сидела за Гошиной взмокшей от напряжения спиной, гладила Алискино бледно-голубое лицо и умоляла:

— Только не умирай, только не умирай… Мы успели.

ЧЕТЫРЕ ГОДА СПУСТЯ

Отпуск проводили на турбазе «Голубые озера», в красивейшем месте недалеко от Вышнего Волочка. В деревеньке, на другой стороне цепи озер у дяди Миши — генерала жил двоюродный брат, и Сергей Яковлевич с Ириной Андреевной давно удили рыбу в этих местах.

Я к данному занятию, говоря мягко, была не расположена, но каждый год приезжала в Тверскую область по иным причинам.

Высокая ограда Вышневолоцкого женского монастыря. Верхушка нарядной, словно из бисквитного фарфора, церкви над оградой. Покой и воздух чистоты невероятной.

На стук в окошко двери появилось молоденькое лицо конопатой монашки в черном платке до бровей.

— Здравствуйте, — говорю я. Гоша смущенно топчется за моей спиной. — Матушка Серафима дала благословение сестре Агриппине на встречу с друзьями.

Монашка приветливо прошелестела что-то губами, и ворота раскрылись.

По двору от покоев нам навстречу двигалась Алиса… нет, сестра Агриппина. В черном одеянии, несмотря на жару, в черном платке.

Каждый раз на монастырском пороге на Гошу нападала оторопь. Муж старательно придавал лицу достойное выражение, но все равно смотрелся на фоне древних стен испуганным мальчишкой.

Я же, напротив, чувствовала себя вольготно на жесткой лавочке в тени деревьев, куда Агриппина провела своих гостей. Новый взгляд моей подруги делал все другим. Чистым, что ли?

Известие о решении Алисы произвело эффект взрыва влетевшего в аудиторию снаряда. Студенческая общественность шумела, спорила и не понимала.