Когда наступил сентябрь, Роза стала возить на продажу связки хвороста, который ей временами приходилось собирать самой в ближних перелесках и рощицах, потому что старик-садовник часто болел и не всегда мог помогать ей. В этом неудобстве крылась и своя хорошая сторона. Ее прежде белые и нежные руки, которые она должна была прятать под рабочими рукавицами, теперь потемнели, потрескались и огрубели. Из прислуги в доме остались лишь Диана, две горничных и сирота-поваренок. Роза закрыла на ключ большую часть комнат и все время, оставшееся от разъездов, проводила с бабушкой и сыном. Кормилица отказалась постоянно жить под одной крышей с аристократами, опасаясь за свою жизнь, но регулярно посещала Шато Сатори и кормила грудью Чарльза.

Сухой хворост шел нарасхват. Его брали и тюремщики, и узники. Роза с трудом могла сдержать радостное возбуждение в тот день, когда ей позволили, наконец, войти с черного хода в тюрьму Сен-Лазар. Перед собой она тащила тяжелую корзину со связками хвороста для продажи заключенным. Розе уже было известно, что их письма не перлюстрируются и что в целом заключенные вели здесь образ жизни, подобный версальскому. Во всяком случае, этикет соблюдался до тонкостей, насколько это было возможно в тюремных условиях. Больше всего ее поразила свободная, непринужденная атмосфера, царившая среди тех, кому может быть, через несколько минут предстояло взобраться в повозку смертников. Поскольку это был бывший монастырь, кельи монахов, превращенные в камеры, имели высокие потолки и достаточно света и свежего воздуха. В них содержались прекрасно одетые люди, которые развлекались светской беседой, игрой в карты, рисованием. В одной камере даже стояло фортепиано, за которым маркиза, которую Роза хорошо знала, давала уроки пения нескольким маленьким девочкам. Другие дети играли в разные игры. На переносных жаровнях готовилась еда; некоторые получали с воли уже готовую пищу и оставалось лишь разогреть ее. Роза почувствовала, как ее нос втягивает соблазнительные ароматы, и невольно сглотнула слюну.

— Хворост! Кому хворост!

Тут же к ней подбежало несколько дам и знатных кавалеров и окружили Розу плотным кольцом. К счастью для нее они интересовались ее товаром, а не лицом, которое легко бы узнали по меньшей мере полдюжины из них, если бы она не держала голову низко наклоненной, словно испытывала робость. Тесно облегавший ее голову колпак, предусмотрительно надетый под шляпку, полностью скрывал ее знаменитые локоны.

Она побывала в нескольких камерах, пока, наконец, у нее не иссякли запасы хвороста в корзине. Ни в одной из камер Ричарда не оказалось, хотя Розе удалось побывать везде, где содержались лица, арестованные согласно декрету о «подозрительных» и «неблагонадежных». Они свободно разгуливали по тюрьме, нанося визиты знакомым и приглашая их к себе на обед или ужин с таким видом, словно находились в собственных апартаментах в Версале.

Вычеркнув Сен-Лазар из своего списка, на следующий день Роза пошла в другую тюрьму, где тюремщики, прослышав, что эта женщина торгует прямо в камерах других тюрем, также беспрепятственно впустили ее. Здесь Роза встретила многих верных слуг и служанок, последовавших за решетку вместе со своими господами. Хотя их ожидала та же участь, они продолжали выполнять свои обязанности, по-прежнему чопорно кланяясь и приседая в реверансах, как это делали в прежнее славное в замках и поместьях по всей Франции. Здесь Ричарда тоже не было, и ее список сократился еще на одну тюрьму, но оставалось еще много других. К сожалению, в некоторых из них ей входить запретили, и тогда Розе, скрепя сердце, пришлось продолжить поиски там, куда ее пускали. Каждодневное посещение тюрем лишило Розу даже остатков былой жизнерадостности, сделав ее печальной и задумчивой, но впереди ее ждало еще одно тяжкое испытание. В октябре королева предстала перед судом революционного трибунала. Газеты ежедневно публиковали отчеты о судебном заседании, и приговор был предрешен с самого начала.