|
Она стояла и дергала широкой, почти мужской ладонью длинную кофту. — Ну? — спросил Троил поощрительно. — Я тут хотела… думаю все время… — начала Улита, но оборвала себя и, махнув рукой, выпалила: — Может ли быть прощен Арей? Троил разглядывал ее, чуть сдвинув брови. — Ага, щас! Сегодня Арей, завтра Лигул! А почему не Тухломон? Все на него орут, все обижают гадика! — влез в разговор Корнелий. Однако Улита к нему даже не повернулась. Она | смотрела только на Троила. — Не я решаю, кому быть прощенным. — Но вы же генеральный страж! — И что из того? По-твоему, я сотворил небо и звезды? — тихо ответил тот. Улита, тоскуя, опустила глаза. — Но тогда хотя бы объясните почему!!! — сказала она беспомощно. — Я могу только предположить. Арей неспособен искренно пожелать прощения! — ответил Троил. — При определенных обстоятельствах он мог бы сказать «прости»! — настойчиво сказала Улита. — При определенных обстоятельствах он смог бы выдавить «прости!» сквозь зубы. Пожелать же прощения — означает повернуться к прошлому спиной и никогда даже на мгновение не пожелать обернуться. Слова же как таковые вообще необязательны. Нужно только движение сердца. — Которого у Арея нет? — недоверчиво спросила Улита. Троил вздохнул. — Идем на кухню. Я все-таки хочу сегодня закончить борщ по-эдемски, — сказал он. * * * В это же время в общежитии озеленителей Чимоданов стоял у окна и поливал йодом фиалку. Он обожал делать мелкие гадости. Зудука, свесив ноги, сидел на шкафу и, используя баллон с дезодорантом и зажигалку, играл в «Горыныча», пуская пылающие струи. Несмотря на то что было уже почти утро, общежитие озеленителей гуляло и шумно пело песни разных народов. Под окнами кто-то долго кричал, грозился, но так и не подрался. Чимоданов, в предвкушении дежуривший у подоконника, разочарованно отодвинулся в глубь комнаты. Меф, только что завершивший поединок с Мошкиным, разглядывал на своем торсе красные пятна от шеста. Завтра некоторые исчезнут, а другие станут черными, потом фиолетовыми, потом лиловыми — так и будут менять цвета до бесконечности. — Тебе не больно, нет? — сочувственно спросил Евгеша. — Щекотно! — поморщился Меф. — Может, ты не будешь садить со всей дури? Я же тоже могу тебя мечом по шее рубануть! В учебном режиме с разворота. — Я не со всей дури! Я в полдури, — обиделся Евгеша. — Ты же знаешь, когда надо, я кирпичи из кладки вышибаю. — Да знаю, я… Ай! — Меф ткнул пальцем в самое больше пятно и скривился. Все же странно, насколько человек зависим от физической боли. Возьми кого хочешь — философа, писателя, музыканта, парящих мыслью в заоблачной выси, и прищеми им дверью хотя бы ноготь мизинца. И все! Всякую возвышенность как корова языком слизала! «Где йодик? Где зеленка? Срочно меня к дохтырю — умираю я!» Меф ушел в душ, погремел водой, с жестяным звуком падавшей в поддон, и назад вернулся уже в майке. Пока он ходил, жизнь не стояла на месте и обрастала событиями. Дафна и Мошкин ели холодный суп с курицей. Самое здоровое занятие для пяти часов утра. Рядом на свободном стуле, раскинув крылья, дохлой муфточкой валялся Депресняк. — Ну как? Унитазную крысу сегодня видел? — хлюпая супом, крикнул Мошкин. |
