– Не может быть, – пробормотала она и метнула взгляд на часы. Одна минута девятого. Тяжелые шаги, приближаясь, звучали все громче.

– Ему меня не запугать, – подбодрила она себя и решительно, как солдат, идущий в атаку, направилась к двери. Едва он постучал, Блэр распахнула дверь настежь, готовая принять бой.

Однако слова непреклонного отказа вдруг замерли у нее на устах. Шон Гаррет являл собою миролюбие. Он походил на мальчика, явившегося на первое свидание. На нем были джинсы и спортивная рубашка с вырезом на груди, сквозь который виднелась бронзовая кожа, покрытая вьющимся золотистым пушком. Его тщательно причесанные волосы чуть поблескивали в лучах лампы, освещающей подъезд. Блэр включила ее перед тем как открыть дверь. Только что выбритые щеки сияли свежестью. Запах хорошего одеколона явно благоприятно подействовал на Блэр, у которой слегка кружилась голова от голода и после горячей ванны. В руках у Шона был букет ромашек в зеленой оберточной бумаге.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте. – Блэр не узнала собственного голоса. Нервно сглотнув слюну, она еле выдавила из себя это слово.

– Я хочу предложить вам заключить мир. Пожалуйста, простите меня за то, что произошло днем, – произнес он тоном кающегося грешника. Она молча смотрела на цветы в его руке.

– Нужно обязательно поставить их в воду, – мягко сказал он и шагнул вперед. Блэр, как лунатик, отступила, пропуская его в комнату. Когда он проходил мимо, его рука нечаянно коснулась ее груди.

– У вас есть ваза?

– Да… кажется… в кухне, – пробормотала она и пошла к кухонному шкафчику.

Там она нашла красивую стеклянную вазу; налив в нее воды, Блэр принесла ее в гостиную и поставила на кофейный столик.

Шон развернул букет и осторожно поставил цветы в вазу, стараясь покрасивее расположить их. Казалось, его руки слишком велики для такого тонкого дела, но Блэр знала, какими они бывают нежными.

– Готово, – сказал он, сминая оберточную бумагу. – По-моему, превосходно. – Он подошел к кухонному столику, открыл дверцу и выбросил комок бумаги в мусорную корзину.

– Похоже, почти все расставлено по местам, – заметил он, оглядывая комнату.

Лампа светила неярко, так что уголки, где Блэр еще не навела порядок, не были видны. Она согласилась, что действительно комната приобретает жилой вид.

Стены гостиной были окрашены в нежно-розовый цвет, а оконные рамы, двери и плинтусы – в белый. Окна – высокие и широкие, на них – белые жалюзи.

– Вы еще не опробовали ваше ложе? – спросил Шон, показывая на диван.

– Нет, – покачала головой Блэр. – Я там все устроила днем, но… полежать не было времени.

– Надеюсь, вам будет удобно, – сказал Шон, очень внимательно разглядывая не диван, а рот Блэр. – Покупая мебель для этой квартиры, я хотел, чтобы вещи были простыми и удобными.

– Все здесь очень хорошо.

– Я рад этому.

Несколько томительных секунд они смотрели друг на друга, потом оба почувствовали неловкость и опустили глаза. Шон первый нарушил молчание.

– Я очень сожалею о том, что произошло днем. – Когда Блэр снова посмотрела на него, он продолжил: – Поймите меня правильно, я не жалею ни о том, что было, ни о том, что видел вас без одежды и касался вас. – Его низкий голос чем-то напоминал звучание хорошей виолончели. – Я виню себя только в том, что поставил вас в неловкое положение. Я сыграл с вами плохую шутку, и вы, безусловно, вправе сердиться на меня.