Зернов, будто проснувшись, торопливо спустился с крыльца.

– Погоди, ты куда? – поспевая за напарником, спросил Самарцев.

– Домой, – не оборачиваясь, ответил Зернов, – в Москву.

– Постой, а пробы?!

– Пробы? – Зернов на секунду остановился, а потом, изменив направление, все так же решительно устремился к калитке, ведущей на приусадебный участок. – Будут тебе пробы!

Подойдя к лежащей на боку полевой гаубице, он открыл лезвие карманного ножа, просунул его в сделанный из куска железной трубы ствол и немного поскреб. Потом, убрав нож, голой рукой собрал с внутренней поверхности трубы щепотку красно-коричневой ржавчины и ссыпал в полиэтиленовый пакет для вещественных доказательств.

– Вот твои пробы, – сказал он, вручая пакет Самарцеву, и отряхнул испачканную ладонь о штанину. – Думаешь, в той трубе ржавчина другая?

Двигатель бывшего бульдозера заглох. В наступившей тишине послышались негромкие бабьи причитания и всхлипы. Спустя какое-то время из груды искореженного, дребезжащего листового металла, в которую превратилась передняя часть жестяного танка, тяжело, с трудом выбрался тракторист. Из глубокой ссадины у него на лбу сочилась кровь, и он промокал ее концом своего голубого галстука.

– Ты чего творишь, волчина?! – взревел пришедший в себя крановщик и, спрыгнув с платформы крана, бросился к нему с монтировкой в руке.

Тракторист оставил в покое свой лоб и замахнулся кувалдой, которая неизвестно когда и как очутилась у него в руках. Бабы ахнули хором; крановщик инстинктивно закрылся рукой, тракторист сейчас же бросил кувалду и красиво, от всей души, в лучших традициях деревенского кулачного боя закатал ему в зубы. Поверженный противник рухнул в канаву и накрылся ногами. К нему на помощь с разных сторон уже спешили, топоча сапогами и матерясь сквозь одышку, водитель КамАЗа и оба стропальщика.

– Что, суки, не ждали?! Я вам устрою Сталинград! – хриплым ликующим голосом проорал геройский тракторист. – Гаси их, мужики! Бей фашистов!

Мужики не заставили дважды повторять приглашение. Относительная тишина деревенской улицы взорвалась многоголосым матерным ревом и бабьим визгом, зазвенело разбитое брошенной кем-то бутылкой стекло кабины крановщика. «Прекратить безобразие!» – выкрикнул участковый Лузгин и самоотверженно кинулся в гущу драки – разнимать.

Захлопнув за собой дверцу кабины, капитан Зернов со второй попытки попал ключом в замок зажигания. Руки у него буквально ходили ходуном – разумеется, не от испуга, а от какого-то другого чувства, которое он сам затруднился бы с уверенностью определить: то ли от злости, то ли от обиды, то ли от едва сдерживаемого желания кого-нибудь придушить.

– А обыск-то!.. – плюхнувшись на соседнее сиденье, спохватился Самарцев.

– Не дал результатов, – сквозь зубы ответил Зернов и запустил двигатель. – Ты-то куда собрался? А как же ПМЖ?

Самарцев ответил после непродолжительной паузы.

– Ненавижу, когда ты оказываешься прав, – сказал он, – но из песни слова не выкинешь: я тут, наверное, действительно не приживусь.

Позади один за другим хлестко ударили два выстрела: отчаявшийся участковый стрелял в воздух, чтобы утихомирить драчунов, пока дело не дошло до смертоубийства. Зернов передвинул рычаг автоматической коробки передач, газанул и сразу же резко ударил по тормозам, чтобы избежать столкновения с проскочившей мимо в опасной близости серебристой «Волгой» главы сельского поселения Звонаревой.