Он снова был прав. Рабочая версия чем дальше, тем больше выглядела несостоятельной, но отработать ее до конца следовало в любом случае. Другой у них по-прежнему не было, и, подавив вздох, капитан вынул из внутреннего кармана куртки служебное удостоверение и двинулся к танку, от которого даже на расстоянии трех метров ощутимо тянуло теплом и запахами горячего железа, дизельного топлива и выхлопных газов.

Простые смертные оказывались перед этими воротами нечасто и только тогда, когда их сюда зачем-либо приглашали. Чтобы сюда попасть, нужно было проехать идущей через густой смешанный лес извилистой проселочной дорогой, у поворота на которую испокон веков висел «кирпич» – знак, категорически запрещающий проезд любого транспорта, кроме того, которому, как говорится, положено.

Тех, кто игнорировал запрет, в нескольких километрах от поворота встречал шлагбаум. Направо и налево от него, теряясь в лесу, тянулась изгородь из двух рядов колючей проволоки, между которыми через равные промежутки стояли деревянные вышки под четырехскатными шатровыми кровлями. Прикрученные к проволоке жестяные таблички красным по желтому грозно возвещали: «Стой! Запретная зона! Стреляют без предупреждения!»

Где-то в середине девяностых с вышек пропали часовые в серых армейских шинелях и надвинутых на уши пилотках. Проволока заржавела и местами порвалась, столбы покосились, а кое-где и упали, утонув в высокой и жесткой лесной траве. Обломки полосатого шлагбаума догнивали на обочине дороги, и в течение какого-то времени здешние места были довольно посещаемыми: грибники собирали тут маслята и подосиновики, а пронырливые и бесстрашные охотники за цветными металлом (как правило, без определенного места жительства) – пригодные к сдаче в утиль детали и фрагменты танковых снарядов. Периодически и те, и другие погибали; с бомжами это случалось чаще, поскольку в своей бесконечной погоне за легким хлебом они не останавливались даже перед тем, чтобы с помощью молотка и зубила разобрать на части неразорвавшийся снаряд.

Снарядов, различного рода взрывателей, запальных трубок и прочего опасного для жизни добра в здешних лесах хватало, поскольку при Союзе и еще какое-то время после его развала тут располагался действующий танковый полигон. Каждый раз, когда очередного бомжа или компанию подростков, решивших, что будет очень забавно подбросить в костер вместо дров случайно найденную в лесу железяку и поглядеть, что из этого выйдет, разносило на куски, после неизбежной шумихи в прессе с обвинениями в адрес военных на полигон выезжала группа разминирования. Найденные взрывоопасные предметы обезвреживались на месте, а через некоторое время с заброшенного полигона опять привозили то немногое, что удавалось собрать после очередного несчастного случая.

Прекратилось это безобразие году, эдак, в восьмом или девятом. Проволочный забор, будто по волшебству, возродился из ржавого праха и древесной трухи, на месте шлагбаума появились запертые ворота, покосившиеся вышки снесли, а по узкому коридору меж двух рядов колючей проволоки заходили взад-вперед дюжие ребята в камуфляже с матерыми сторожевыми псами на коротком поводке. С бетонных столбиков ограды, не мигая, таращились круглые зрачки следящих камер, ухабистая лесная грунтовка как-то незаметно для широкой общественности превратилась в прямую и гладкую, на зависть немецким автобанам, асфальтированную дорогу. «Кирпич» на съезде со скоростного шоссе никуда не делся, и таблички с грозными, как окрик часового, предупреждениями снова запестрели на фоне лесной зелени. Тревожная красно-желтая цветовая гамма не изменилась, но на смену словосочетанию «Запретная зона» пришел его современный эквивалент: «Частная собственность».

Разумные люди, явившись в знакомые места и обнаружив произошедшие здесь изменения, с недовольным ворчанием поворачивали восвояси; неразумные, случалось, пытались проникнуть внутрь охраняемого периметра, но никто из них не преуспел.